Архимандрит ксенофонт медведев и павел груздев. Самый счастливый день

Вы здесь: На здоровье

Малая родина Павла Груздева - уездный город Молога - был затоплен водами Рыбинского рукотворного моря, и мологский изгнанник стал переселенцем, а потом и лагерником, отбыв срок наказания за веру одиннадцать лет. И снова вернулся он на мологскую землю - точнее, то, что осталось от нее после затопления - и служил здесь священником в селе Верхне-Никульском почти тридцать лет и три года...

Среди всех даров архимандрита Павла замечателен его дар рассказчика: он словно исцелял собеседника живительной силой своего слова. Все, кто общался с батюшкой, кто слушал его рассказы, вспоминают в один голос, что уезжали от отца Павла "как на крыльях", настолько радостно преображался их внутренний мир. Надеемся, что и читатели батюшкиных рассказов почувствуют ту радостную духовную силу в общении с ярославским старцем. Как говорил отец Павел: "Я умру - от вас не уйду".

МОНАСТЫРСКИЙ МЕД

Вот пришли они к игумений на поклон. "В ноги бух! - рассказывал батюшка. - Игумения и говорит: "Так что делать, Павелко! Цыплят много, куриц, пусть смотрит, чтобы воронье не растащило".

Так началось для о. Павла монастырское послушание.

"Цыплят пас, потом коров пас, лошадей, - вспоминал он. - Пятьсот десятин земли! Ой, как жили-то...

Потом - нечего ему, то есть мне, Павелке, - к алтарю надо приучать! Стал к алтарю ходить, кадила подавать, кадила раздувать..."

"Шибко в монастыре работали," - вспоминал батюшка. В поле, на огороде, на скотном дворе, сеяли, убирали, косили, копали - постоянно на свежем воздухе. А люди в основном молодые, все время хотелось есть. И вот Павелка придумал, как накормить сестер-послушниц медом:

"Было мне в ту пору годков пять-семь, не больше. Только-только стали мед у нас качать на монастырской пасеке, и я тут как тут на монастырской лошадке мед свожу. Распоряжалась медом в монастыре только игумения, она и учет меду вела. Ладно!

А медку-то хочется, да и сестры-то хотят, а благословения нет.

Не велено нам меду-то есть.

Матушка игумения, медку-то благословите!

Не положено, Павлуша, - отвечает она.

Ладно, - соглашаюсь,- как хотите, воля ваша.

А сам бегом на скотный двор бегу, в голове план зреет, как меду-то раздобыть. Хватаю крысу из капкана, которая побольше, и несу к леднику, где мед хранят. Погоди, зараза, и мигом с нею туда.

Ветошью-то крысу медом вымазал, несу:

Матушка! Матушка! - а с крысы мед течет, я ее за хвост держу:

Вот в бочонке утонула!

А крику, что ты! Крыса сроду меда не видела и бочонка того. А для всех мед осквернен, все в ужасе - крыса утонула!

Тащи, Павелка, тот бочонок и вон его! - игумения велит. - Только-только чтобы его близко в монастыре не было!

Хорошо! Мне то и надо. Давай, вези! Увез, где-то там припрятал...

Пришло воскресенье, идти на исповедь... А исповедывал протоиерей о. Николай (Розин), умер он давно и похоронен в Мологе.

Отец Николай, батюшка! - начинаю я со слезами на глазах. - Стыдно! Так, мол, и так, бочонок меду-то я стащил. Но не о себе думал, сестер пожалел, хотел угостить...

Да, Павлуша, грех твой велик, но то, что попечение имел не только о себе, но и о сестрах, вину твою смягчает... - А потом тихо так он мне в самое ушко-то шепчет: "Но если мне, сынок, бидончик один, другой нацедишь... Господь, видя твою доброту и раскаяние, грех простит! Только, смотри, никому о том ни слова, а я о тебе, дитя мое, помолюсь".

Да Господи, да Милостивый, Слава Тебе! Легко-то как! Бегу, бидончик меду-то протоиерею несу. В дом ему снес, попадье отдал. Слава Тебе, Господи! Гора с плеч".

Эта история с монастырским медом стала уже народной легендой, потому и рассказывают ее по-разному. Одни говорят, что была не крыса, а мышь. Другие добавляют, что эту мышь поймал монастырский кот Зефир, а в просторечии - Зифа. Третьи уверяют, что Павелка пообещал игумений помолиться "о скверноядших", когда станет священником... Но мы передаем эту историю так, как рассказал ее сам батюшка, и ни слова больше!

"...TO ЗВЕЗДА МЛАДЕНЦА И ЦАРЯ ЦАРЕЙ"

Очень любил Павелка ходить на коляды в Рождество и Святки. По монастырю ходили так - сначала к игумении, потом к казначее, потом к благочинной и ко всем по порядку. И он тоже заходит к игумении: "Можно поколядовать?"

Матушка игумения! - кричит келейница. - Тут Павелко пришел, славить будет.

"Это я-то Павелко, на ту пору годов шести, - рассказывал батюшка. - В келью к ней не пускают, потому в прихожке стою. Слышу голос игумений из кельи: "Ладно, пусть славит!" Тут я начинаю:

Славите, славите,

сами про то знаете.

Я Павелко маленькой,

славить не умею,

а просить не смею.

Матушка игумения,

дай пятак!

Не дашь пятак, уйду и так.

Ух-х! А цолковый, знаешь какой? Не знаешь! Серебряный и две головы на нем - государь Император Николай Александрович и царь Михаил Феодорович, были тогда такие юбилейные серебряные рубли. Слава Богу! А дальше я к казначее иду - процедура целая такая... Казначеей была мать Поплия. Даст мне полтинничек, еще и конфет впридачу".

Ох, и хитер ты был, отец Павел, - перебивает батюшку его келейница Марья Петровна. - Нет-таки к простой монахине идти! А все к игуменье, казначее!

У простых самих того.., сама знаешь, Маруся, чего! Цолковый у них, хоть и целый день ори, не выклянчишь, - отшучивается отец Павел и продолжает свой рассказ:

"От казначеи - к благочинной. Сидит за столом в белом апостольнике, чай пьет.

Матушка Севастиана! - кричит ей келейница. - Павелко пришел, хочет Христа славить.

Она, головы не повернув, говорит: "Там на столе пятачок лежит, дай ему, да пусть уходит".

Уходи, - всполошилась келейница. - Недовольна матушка благочинная.

И уже больше для благочинной, чем для меня, возмущается: "Ишь, сколько грязи наносил, насляндал! Половички какие чистые да стиранные! Уходи!"

Развернулся, не стал и пятачок у ней брать. Ладно, думаю... Вот помрешь, по тебе тужить не буду! И в колокол звонить не пойду, так и знай, матушка Севастиана! А слезы-то у меня по щекам рекой... Обидели".

Звонить в колокол - тоже было послушание маленького Павелки. Как говорил батюшка: "Мой трудовой доход в монастыре". "Умирает, к примеру, мантийная монахиня, - рассказывает отец Павел. - Тут же приходит гробовая - Фаина была такая, косоротая - опрятывать тело усопшей, и мы идем с нею на колокольню. Час ночи или час дня, ветер, снег или дождь с грозой: "Павелко, пойдем". Забираемся мы на колокольню, ночью звезды и луна близко, а днем земля далеко-далеко, Молога как на ладошке лежит, вся, словно ожерельями, обвита реками вокруг. Летом - бурлаки по Мологе от Волги баржи тащут, зимой - все белым-бело, весной в паводок русла рек не видать, лишь бескрайнее море... Гробовая Фаина обвязывает мантейкой язык колокола, того, что на 390 пудов. Потянула Фаина мантейкой за язык - бу-у-м-м, и я с нею - бу-м-м! По монастырскому обычаю, на каком бы кто послушании ни был, все должны положить три поклона за новопреставленную. Корову доишь или на лошади скачешь, князь ты или поп - клади три поклона земных! Вся Русь так жила - в страхе перед Богом...

И вот эта мантейка висит на языке колокола до сорокового дня, там уже от дождя, снега или ветра одни лоскутки останутся. В сороковой день соберут эти лоскутки - и на могилку. Панихиду отслужат и мантейку ту в землю закопают. Касалось это только мантийных монахинь, а всех остальных хоронили, как обычно. А мне за то - Павелко всю ночь и день сидит на колокольне - рубль заплатят. Слава Богу, умирали не часто".

"ГОЛОДЕН БЫЛ, А ТЫ НАКОРМИЛ МЕНЯ"

13 мая 1941 года Павел Александрович Груздев был арестован по делу архиепископа Варлаама Ряшенцева.

Лагпункт, где шесть лет отбывал срок о.Павел, находился по адресу: Кировская область, Кайский район, п/о Волосница. Вятские исправительно-трудовые лагеря занимались заготовкою дров для Пермской железной дороги, и заключенному № 513 -этим номером называл себя о. Павел - поручено было обслуживать железнодорожную ветку, по которой из тайги вывозился лес с лесоповала. Как обходчику узкоколейки, ему разрешалось передвигаться по тайге самостоятельно, без конвоира за спиной, он мог в любое время пройти в зону и выйти из нее, завернуть по дороге в вольный поселок. Бесконвойность - преимущество, которым очень дорожили в зоне. А время было военное, то самое, о котором говорят, что из семи лагерных эпох самая страшная - война: "Кто в войну не сидел, тот и лагеря не отведал". С начала войны был урезан и без того до невозможности скудный лагерный паек, ухудшались с каждым годом и сами продукты: хлеб - сырая черная глина, "черняшка"; овощи заменялись кормовою репою, свекольной ботвой, всяким мусором; вместо круп - вика, отруби.

Многих людей спас о. Павел в лагере от голодной смерти. В то время как бригаду заключенных водили к месту работы два стрелка, утром и вечером - фамилии стрелков были Жемчугов да Пухтяев, о. Павел запомнил - зека № 513 имел пропуск на свободный выход и вход в зону: "Хочу в лес иду, а хочу и вдоль леса... Но чаще в лес - плетеный из веточек пестель в руки беру и - за ягодами. Сперва землянику брал, потом морошку и бруснику, а грибов-то! Ладно. Ребята, лес-то рядом! Господи Милостивый, слава Тебе!"

Что удавалось пронести через проходную в лагерь, о. Павел менял в санчасти на хлеб, кормил ослабших от голода товарищей по бараку. А барак у них был - сплошь 58-я статья: монахи, немцы с Поволжья сидели, интеллигенция. Встретил о. Павел в лагерях старосту из тутаевского собора, тот умер у него на руках.

На зиму делал запасы. Рубил рябину и складывал в стога. Их потом засыплет снегом и бери всю зиму. Солил грибы в самодельных ямах: выкопает, обмажет изнутри глиной, накидает туда хворосту, разожжет костер. Яма становится как глиняный кувшин или большая чаша. Навалит полную яму грибов, соли где-то на путях раздобудет, пересыплет солью грибы, потом придавит сучьями. "И вот, - говорит, - несу через проходную - ведро охранникам, два ведра в лагерь".

Однажды в тайге встретил о. Павел медведя: "Ем малину, а кто-то толкается. Посмотрел - медведь. Не помню, как до лагеря добежал". В другой раз чуть было не пристрелили его спящего, приняв за беглого зека. "Набрал я как-то ягод целый пестель, - рассказывал батюшка. - Тогда земляники много было, вот я ее с горой и набрал. А при этом уставший - то ли с ночи шел, то ли еще чего-то - не помню теперь. Шел-шел к лагерю, да и прилег на траву. Документы мои, как положено, со мною, а документы какие? Пропуск на работу. Прилег, значит, и сплю - да так сладко, так хорошо в лесу на лоне природы, а пестель с этой земляникой у меня в головах стоит. Вдруг слышу, кто-то в меня шишками бросает - прямо в лицо мне. Перекрестился я, открыл глаза, смотрю - стрелок!

А-а! Сбежал?..

Гражданин начальник, нет, не сбежал, - отвечаю.

Документ имеешь? - спрашивает.

Имею, гражданин начальник, - говорю ему и достаю документ. Он у меня всегда в рубашке лежал в зашитом кармане, вот здесь - на груди у сердца. Поглядел, поглядел он документ и так, и этак.

Ладно, - говорит, - свободен!

Гражданин начальник, вот земляники-то поешьте, - предлагаю я ему.

Ладно, давай, - согласился стрелок.

Положил винтовку на траву... Родные мои, земляника-то с трудом была набрана для больных в лагерь, а он у меня половину-то и съел. Ну да Бог с ним!"

"БОЛЕН БЫЛ, А ВЫ ПОСЕТИЛИ МЕНЯ"

В медсанчасти, где менял Павел Груздев ягоды на хлеб, работали два доктора, оба из Прибалтики - доктор Берне, латыш, и доктор Чаманс. Дадут им указание, разнарядку в санчасть: "Завтра в лагере ударный рабочий день" - Рождество, к примеру, или Пасха Христова. В эти светлые христианские праздники заключенных заставляли работать еще больше - "перевоспитывали" ударным трудом. И предупреждают докторов, таких же заключенных: "Чтобы по всему лагпункту более пятнадцати человек не освобождать!" И если врач не выполнит разнарядку, он будет наказан - могут и срок добавить. А доктор Берне освободит от работы тридцать человек и список тот несет на вахту...

"Слышно: "Кто?!" - рассказывал отец Павел. - "Мать-перемать, кто, фашистские морды, список писал?"

Вызывают его, доктора нашего, согнут за то, как положено:

"Завтра сам за свое самоуправство пойдешь три нормы давать!"

Ладно! Хорошо!

Так скажу вам, родные мои ребята. Я не понимаю в красоте телесной человеческой, в душевной-то я понимаю, а тут я понял! Вышел он на вахту с рабочими, со всеми вышел... Ой, красавец, сумасшедший красавец и без шапки! Стоит без головного убора и с пилой... Думаю про себя: "Матерь Божия, да Владычице, Скоропослушнице! Пошли ему всего за его простоту и терпение!" Конечно, мы его берегли и в тот день увели от работы. Соорудили ему костер, его рядом посадили. Стрелка подкупили: "На вот тебе! Да молчи ты, зараза!"

Так доктор и сидел у костра, грелся и не работал. Если он жив, дай ему, Господи, доброго здоровья, а если помер - Господи! Пошли ему Царствие Небесное, по завету Твоему: "Болен был, а вы посетили Меня!"

ЛЕСНАЯ ЛИТУРГИЯ

Разные людские потоки в разные годы лились в лагеря - то раскулаченные, то космополиты, то срубленная очередным ударом топора партийная верхушка, то научно-творческая интеллигенция, идейно не угодившая Хозяину - но всегда и в любые годы был единый общий поток верующих - "какой-то молчаливый крестный ход с невидимыми свечами. Как от пулемета падают среди них - и следующие заступают, и опять идут. Твердость, не виданная в XX веке!" Это строки из "Архипелага Гулаг".

Словно в первые христианские века, когда богослужение совершалось зачастую под открытым небом, православные молились ныне в лесу, в горах, в пустыне и у моря.

В уральской тайге служили Литургию и заключенные Вятских исправительно-трудовых лагерей.

Были там два епископа, несколько архимандритов, игумены, иеромонахи и просто монахи. А сколько было в лагере верующих женщин, которых всех окрестили "монашками", смешав в одну кучу и безграмотных крестьянок, и игумений различных монастырей. По словам отца Павла, "была там целая епархия!" Когда удавалось договориться с начальником второй части, ведавшей пропусками, "лагерная епархия" выходила в лес и начинала богослужение на лесной поляне. Для причастной чаши готовили сок из различных ягод, черники, земляники, ежевики, брусники - что Бог пошлет, престолом был пень, полотенце служило как сакос, из консервной банки делали кадило. И архиерей, облаченный в арестантское тряпье, - "разделиша ризы Моя себе и об одежде Моей меташа жребий... "-предстоял лесному престолу как Господню, ему помогали все молящиеся.

"Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите", - пел хор заключенных на лесной поляне... Как молились все, как плакали - не от горя, а от радости молитвенной...

При последнем богослужении (что-то случилось в лагпункте, кого-то куда-то переводили) молния ударила в пень, служивший престолом - чтобы не сквернили его потом. Он исчез, а на его месте появилась воронка, полная чистой прозрачной воды. Охранник, видевший все своими глазами, побелел от страха, говорит: "Ну, вы все здесь святые!"

Были случаи, когда вместе с заключенными причащались в лесу и некоторые из охранников-стрелков.

Шла Великая Отечественная война, начавшаяся в воскресенье 22 июня 1941 года - в День Всех Святых, в земле Российской просиявших, и помешавшая осуществиться государственному плану "безбожной пятилетки", по которому в России не должно было остаться ни одной церкви. Что помогло России выстоять и сохранить православную веру - разве не молитвы и праведная кровь миллионов заключенных - лучших христиан России?

Высокие сосны, трава на поляне, престол херувимский, небо... Причастная зековская чаша с соком из лесных ягод:

"...Верую, Господи, что сие есть самое пречистое Тело Твое и сия есть честная кровь Твоя... иже за ны и за многих проливаемая во оставление грехов..."

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Много написано в XX веке об ужасах и страданиях лагерей. Архимандрит Павел уже незадолго досмерти, в 90-х годах нашего (уже минувшего) столетья, признался:

"Родные мои, был у меня в жизни самый счастливый день. Вот послушайте.

Пригнали как-то к нам в лагеря девчонок. Все они молодые-молодые, наверное, и двадцати им не было. Их "бендеровками" называли. Среди них одна красавица - коса у ней до пят и лет ей от силы шестнадцать. И вот она-то так ревет, так плачет... "Как же горько ей, - думаю, - девочке этой, что так убивается она, так плачет".

Подошел ближе, спрашиваю... А собралось тут заключенных человек двести, и наших лагерных, и тех, что вместе с этапом. "А отчего девушка-то так ревет?" Кто-то мне отвечает, из ихних же, вновь прибывших: "Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за все сразу и уплатили, хлеб выдали. А она поберегла, не ела - день, что ли, какой постный был у нее. А паек-то этот, который за три дня - и украли, выхватили как-то у нее. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нету, уже все съели".

А у меня в бараке была заначка - не заначка, а паек на сегодняшний день - буханка хлеба! Бегом я в барак... А получал восемьсот граммов хлеба как рабочий. Какой хлеб, сами понимаете, но все же хлеб. Этот хлеб беру и бегом назад. Несу этот хлеб девочке и даю, а она мне: "Hi, не треба! Я честi своеi за хлiб не продаю!" И хлеб-то не взяла, батюшки! Милые мои, родные! Да Господи! Не знаю, какая честь такая, что человек за нее умереть готов? До того и не знал, а в тот день узнал, что это девичьей честью называется!

Сунул я этот кусок ей под мышку и бегом за зону, в лес! В кусты забрался, встал на коленки... и такие были слезы у меня радостные, нет, не горькие. А думаю, Господь и скажет:

Голоден был, а ты, Павлуха, накормил Меня.

Когда, Господи?

Да вот тую девку-то бендеровку. То ты Меня накормил! Вот это был и есть самый счастливый день в моей жизни, а прожил я уж немало".

УМЕР "ВЕЧНО ЖИВОЙ"

Так день за днем, месяц за месяцем наступил и 53-й год. "Прихожу с работы домой, -вспоминал о. Павел, - дедушка мне и говорит:

Сынок, Сталин умер!

Деда, молчи. Он вечно живой. И тебя, и меня посадят. Завтра утром мне снова на работу, а по радио передают, предупреждают, что когда похороны Сталина будут, "гудки как загудят все! Работу прекратить - стойте и замрите там, где вас гудок застал, на минуту-две..." А со мною в ссылке был Иван из Ветлуги, фамилия его Лебедев. Ой, какой хороший мужик, на все руки мастер! Ну все, что в руки ни возьмет - все этими руками сделает. Мы с Иваном на верблюдах тогда работали. У него верблюд, у меня верблюд. И вот на этих верблюдах-то мы с ним по степи едем. Вдруг гудки загудели! Верблюда остановить надо, а Иван его шибче лупит, ругает. И бежит верблюд по степи, и не знает, что Сталин умер!"

Так проводили Сталина в последний путь рясофорный Павел Груздев из затопленной Мологи и мастер на все руки из старинного городка Ветлуга Иван Лебедев. "А уж после похорон Сталина молчим - никого не видали, ничего не слыхали".

И вот снова ночь, примерно час ночи. Стучатся в калитку:

Груздев здесь?

Что ж, ночные посетители - дело привычное. У отца Павла мешок с сухарями всегда наготове. Выходит:

Собирайся, дружок! Поедешь с нами!

"Дедушко ревет, бабушка ревет... - Сынок! Они за столько лет уже привыкли ко мне, - рассказывал о. Павел. - Ну, думаю, дождался! На Соловки повезут! Все мне на Соловки хотелось.. Нет! Не на Соловки. Сухари взял, четки взял - словом, все взял. Господи! Поехали. Гляжу, нет, не к вокзалу везут, а в комендатуру. Захожу. Здороваться нам не ведено, здороваются только с настоящими людьми, а мы - арестанты, "фашистская морда". А что поделаешь? Ладно. Зашел, руки вот так, за спиной, как положено - за одиннадцать годов-то пообвык, опыта набрался. Перед ними стоишь, не то чтобы говорить - дышать, мигать глазами и то боишься.

Товарищ Груздев!

Ну, думаю, конец света. Все "фашистская морда", а тут товарищ.

Садитесь, свободно, - меня, значит, приглашают.

Хорошо, спасибо, но я постою, гражданин начальник.

Нет, присаживайтесь!

У меня штаны грязные, испачкаю.

Садитесь!

Все-таки сел я, как сказали.

Товарищ Груздев, за что отбываете срок наказания?

Так ведь фашист, наверное? - отвечаю.

Нет, вы не увиливайте, серьезно говорите.

Сроду не знаю. Вот у вас документы лежат на меня, вам виднее.

Так по ошибке, - говорит он.

Слава Тебе Господи! Теперь на Соловки свезут, наверное, когда по ошибке-то... Уж очень мне на Соловки хотелось, святым местам поклониться. Но дальше слушаю.

- Товарищ Груздев, вот вам справка, вы пострадали невинно. Культ личности. Завтра со справкой идите в милицию. На основании этой бумаги вам выдадут паспорт. А мы вас тайно предупреждаем... Если кто назовет вас фашистом или еще каким-либо подобным образом - вы нам, товарищ Груздев, доложите! Мы того гражданина за это привлечем. Вот вам наш адрес.

Ой, ой, ой! - замахал руками. - Не буду, не буду, гражданин начальник, упаси Господь, не буду. Не умею я, родной...

Господи! А как стал говорить-то, лампочка надо мной белая-белая, потом зеленая, голубая, в конце концов стала розовой... Очнулся спустя некоторое время, на носу вата. Чувствую, за руку меня держат и кто-то говорит: "В себя пришел!"

Что-то они делали мне, укол какой, еще что... Слава Богу, поднялся, извиняться стал. "Ой да извините, ой да простите". Только, думаю, отпустите. Ведь арестант, неловко мне...

Ладно, ладно, - успокоил начальник. - А теперь идите!

А одиннадцать годков?

Нету, товарищ Груздев, нету!

Лишь укол мне сунули на память ниже талии... Потопал я". Два дня понадобилось, чтобы оформить паспорт - "он и теперь еще у меня живой лежит", как говорил о. Павел. На третий день вышел Груздев на работу. А бригадиром у них был такой товарищ Миронец - православных на дух не принимал и сам по себе был очень злобного нрава. Девчонки из бригады про него пели: "Не ходи на тот конец, изобьет тя Миронец!"

Ага! - кричит товарищ Миронец, только-только завидев Груздева. - Шлялся, с монашками молился!

Да матом на чем свет кроет.

Поповская твоя морда! Ты опять за свое! Там у себя на ярославщине вредил, гад, диверсии устраивал, и здесь вредишь, фашист проклятый! План нам срываешь, саботажник!

Нет, гражданин начальник, не шлялся, - отвечает Груздев спокойно. - Вот документ оправдательный, а мне к директору Облстройконторы надо, извините.

Зачем тебе, дураку, директор? - удивился товарищ Миронец.

Там в бумажке все указано.

Прочитал бригадир бумагу:

Павлуша!..

Вот тебе и Павлуша, - думает Груздев.

Разговор в кабинете директора получился и вовсе обескураживающим.

А! Товарищ Груздев, дорогой! Садитесь, не стойте, вот вам и стул приготовлен, - как лучшего гостя встретил директор "товарища Груздева", уже осведомленный о его делах. - Знаю, Павел Александрович, все знаю. Ошибочка у нас вышла.

Пока директор рассыпается мелким бисером, молчит Груздев, ничего не говорит. А что скажешь?

Мы вот через день-другой жилой дом сдаем, - продолжает директор Облстройконторы, - там есть и лепта вашего стахановского труда. Дом новый, многоквартирный. В нем и для вас, дорогой Павел Александрович, квартира имеется. Мы к вам за эти годы присмотрелись, видим, что вы - честный и порядочный гражданин. Вот только беда, что верующий, но на это можно закрыть глаза.

А что ж я делать буду в доме вашем-то? - удивляется Груздев странным словам директора, а сам думает: "К чему все это клонится?"

Жениться вам нужно, товарищ Груздев, семьей обзавестись, детьми, и работать! - довольный своим предложением, радостно заключает директор.

Как жениться? - оторопел Павел. - Ведь я монах!

Ну и что! Ты семью заведи, деток, и оставайся себе монахом... Кто же против того? Только живи и трудись!

Нет, гражданин начальник, спасибо вам за отцовское участие, но не могу, -поблагодарил Павел Груздев директора и, расстроенный, вернулся к себе на улицу Крупскую. Не отпускают его с производства! Как ни говорите, а домой охота... Тятя с мамой, сестренки - Олька со шпаной, Таня, Лешка, Санька Фокан... Пишет Павлуша письмо домой: "Тятя! Мама! Я уже не арестант. Это было по ошибке. Я не фашист, а русский человек".

"Сынок! - отвечает ему Александр Иванович Груздев. - У нас в семье вора сроду не было, не было и разбойника. И ты не вор и не разбойник. Приезжай, сынок, похорони наши косточки".

Снова идет Павел Груздев к директору Облстройконторы:

Гражданин начальник, к тяте бы с мамой съездить, ведь старые уже, помереть могут, не дождавшись!

Павлуша, чтобы поехать, вызов тебе нужен! - отвечает начальник. - А без вызова не имею права тебя отпустить.

Пишет Павел Груздев в Тутаев родным - так, мол, и так, без вызова не пускают. А сестра его Татьяна, в замужестве Юдина, всю жизнь работала фельдшером-акушером. Дежурила она как-то раз ночью в больнице. Господь ей и внушил: открыла она машинально ящик письменного стола, а там печать и бланки больничные. Отправляет телеграмму: "Северный Казахстан, город Петропавловск, Облпромстройконтора, начальнику. Просим срочно выслать Павла Груздева, его мать при смерти после тяжелых родов, родила двойню".

А матери уж семьдесят годков! Павлуша как узнал, думает: "С ума я сошел! Или Танька чего-то мудрит!" Но вызывают его к начальству:

Товарищ Груздев, собирайтесь срочно в дорогу! Все про вас знаем. С одной стороны, рады, а с другой стороны, скорбим. Может, вам чем подсобить? Может, няню нужно?

Нет, гражданин начальник, - отвечает Павел. - Крепко вас благодарю, но поеду без няни.

Как хотите, - согласился директор.

"Сейчас и пошутить можно, - вспоминал батюшка этот случай. - А тогда мне было не до смеху. На таком веку - покрутишься, и на спине, и на боку!"

"ДА ВЫЗДОРОВЕЕТ ТВОЯ ДАШКА!"

"Велика была его молитва, - говорят об отце Павле. - Велико его благословение. Истинные чудеса".

"На самой службе он стоял словно какой-то столп духовный, - вспоминают о батюшке. - Молился всей душой, как гигант, этот маленький ростом человек, и все присутствовали как на крыльях на его молитве. Такая она была - из самого сердца. Голос громкий, сильный. Иногда, когда совершит таинство причастия, он просил Господа по-простому, как своего отца: "Господи, помоги там Сережке, что-то с семьей..." Прямо у престола - и этому помоги, и этому... Во время молитвы всех перечислял на память, а память у него была, конечно, превосходная".

"Родилась у нас Дашенька, внучка моя, - рассказывает одна женщина. - А дочь, когда была беременна, на Успенский пост отмечала свой день рождения - с пьянками, с гулянками. Я ей говорю: "Побойся Бога, ведь ты же беременна". И когда родился ребенок, определили у него шумы в сердце, очень серьезно - на дыхательном клапане дырка. И девочка задыхалась. Еще днем туда-сюда, она плачет, а ночами вообще задыхается. Врачи сказали, что если доживет она до двух с половиной лет, будем делать операцию в Москве в институте. Раньше нельзя.

И вот я к отцу Павлу все и бегала: "Батюшка, помолись!" А он ничего не говорил. Вот приду, скажу - и ничего не говорит. Прожила Даша 2,5 года. Присылают нам вызов на операцию. Бегу к батюшке. "Батюшка, что делать? Вызов на операцию пришел, ехать или не ехать? А он говорит: "Причасти и езжайте". Вот они поехали. Они там в больнице, а я плачу, да все к батюшке бегаю: "Батюшка, помолись!" А потом он мне так сердито говорит: "Да выздоровеет твоя Дашка!" И слава Богу, вот - Дашка его молитвами выздоровела".

"Господь слышал молитву о. Павла быстрее, чем других, - вспоминает один священник. - Кто приедет к нему, у кого что болит - батюшка постучит так запросто по спине или потреплет за ухо: "Ну ладно, все, будешь здоров, не беспокойся" А сам-то пойдет в алтарь и молится за человека. Господь услышит его молитву и поможет этому человеку. Конечно, явно я не могу сказать- вот хромал, подошел к о. Павлу и сразу запрыгал.

Не всегда это явно. Человек скорбел-скорбел, а помолился у о Павла, исповедался, причастился, пообщался, попросил его молитв, так все постепенно и отлегло. Пройдет неделя, а он уже здоров". "Молитва везде действует, хотя не всегда чудодействует, " - записано в тетрадях о. Павла. "На молитву надо вставать поспешно, как на пожар, а наипаче монахам". "Господи! Молитвами праведников помилуй грешников".

ЛЕГКО ЛИ БЫТЬ ПОСЛУШНИКОМ

Очень много духовенства окормлялось у о. Павла, и с годами все больше и больше, так что в Верхне-Никульском образовалась своя "кузница кадров", или "Академия дураков", как шутил о. Павел. И это была настоящая духовная Академия, по сравнению с которой меркли Академии столичные. Духовные уроки архимандрита Павла были просты и запоминались на всю жизнь.

- "Как-то раз я задумался, мог бы я быть таким послушником, чтобы беспрекословно выполнять все послушания, - рассказывает батюшкин воспитанник, священник. - Ну а что, наверное, смог бы! Что скажет батюшка, то я бы и делал. Приезжаю к нему - а он, как вы знаете, частенько на мысли отвечал действием или каким-нибудь рассказом. Он меня, как обычно, сажает за стол, тут же Марья начинает что-то разогревать.

Он приносит щей, наливает. Щи были удивительно невкусные. Из какого-то концентрата - а я только что причастился - и сверху сало плавает. И огромная тарелка. Я с большим трудом съел Он. "Давай, давай-ка еще!" И несется с остатком в кастрюле - вылил мне все - ешь, доедай! Я думал, меня сейчас стошнит. И я исповедал собственными устами: "Такого послушания, батюшка, я выполнить не могу!" Так он меня обличил.

Меня как молнией с головы до пят прошибло - я так смирился. И в этом состоянии чувствовал себя как на небесах - в каком-то благоговении, в радостном присутствии чего-то важного, т.е. он дал мне понять, что такое смирение. Я надел самую старенькую ризу, но был самый счастливый в эту службу".

«Последний монах» – так называл себя отец Павел. С ранних лет он воспитывался и рос в монастырях – ребенком жил у своей тетки в Мологском Афанасьевском женском монастыре, выполняя монастырские послушания, позднее – в Варлаамо-Хутынском монастыре. Из рук святителя Тихона, который правил в те годы Ярославской епархией, принял маленький Павел подрясник, ремень, скуфейку и четки, принял как благословение на монашество. И хотя отец Павел был пострижен в монахи поздно, когда ему уже было за пятьдесят лет, он всю жизнь считал себя иноком и жил по-монашески – даже в заключении, в лагере, в ссылке.

«Иногда я (протоиерей Сергий Цветков. – Ред.) спрашивал у него: „Батюшка, вот тебе Господь помогает во всем, такие глубокие вещи открывает... Это за то, что ты нес в своей жизни такой подвиг?“ На эти вопросы он мне всегда отвечал: „А я ни при чем, это лагеря!“ Помню, как он разговаривал с матушкой Варварой, игуменьей Толгского монастыря, и на ее похожий вопрос ответил: „Это все лагеря, если б не лагеря, я был бы просто ничто!“

Он не был насельником монастыря, тридцать лет прослужил в сельском храме, но слава о прозорливом старце распространялась среди верующих людей, и многие ехали в ярославскую глубинку за советом и утешением.

«Все мы, кто общался с батюшкой, – вспоминает протоиерей Сергий Цветков, – знаем, что Господь наделил его даром прозорливости. Хотя, как человек смиренный, он этот дар тщательно скрывал ото всех. У него был особый дар совета. Все советы, которые он давал, были не то что полезны, а – спасительны. Очень глубоко он судил о жизненных случаях, ситуациях, которые происходили с его чадами. Его талантливость проявлялась даже в почерке: у него был ровный, абсолютно каллиграфический почерк, какого в наше время уже не встретишь.

Конечно, его таланты, в частности дар совета, имели духовную основу. За этой глубиной понимания стоял огромный опыт, молитвенный труд, знание духовной жизни. Сколько раз, когда я спрашивал его о каком-нибудь человеке (которого он, кстати, в глаза никогда не видел!), он так метко и верно его оценивал, что я поражался... Особо мне хотелось бы сказать о подвиге юродства, который нес батюшка. Его юродство было очень тонкое, иногда на грани разумного, иногда вроде и переходя эту грань. Но если начать обдумывать – ничего неразумного в его поступках не было. Была парадоксальность, которой отличается поведение юродивых».

В конце восьмидесятых годов отец Павел почти ослеп и в 1992 году был вынужден уйти за штат, поселился в Тутаеве, при Воскресенском соборе, где, несмотря на болезнь, служил, проповедовал, принимал народ.

«Старец был одним из тех немногих уходящих подвижников и исповедников веры, которых Господь хранил для Русской Церкви конца XX века, – писал об отце Павле Сергий Цветков. – Он был живым источником благодати и милости Божией. Вся его жизнь – подвиг и во многом вдохновляющий пример для подражания.

Читая воспоминания об отце Павле, невольно задумываешься: а был ли какой вид подвига, который бы отец Павел не совершил? Или какая заповедь, которую бы он не исполнил? Служение ближнему? – Он ухаживал за больными и помогал слабым. Служение Богу? – Он был исповедником и страдальцем за Него. Гостеприимство? – Он славился им на всю округу: всех поил и кормил с радушием. Спрошу еще, был ли он милосердным? – Да. Он утешал скорбящие сердца, тайно творил милостыню и учил этому других. Был ли он усердным молитвенником? – Да. Его горячая пастырская молитва была искренней, сердечной, действенной. И простираясь, словно столп огненный, от земли до неба, была по-детски простодушной. Исполнил ли он заповедь странноприимства? – Вполне. Он всех приезжих всегда устраивал на ночлег. Можно ли нам его самого назвать странником? – Да. И этот подвиг имел место в его жизни. Он очень любил ездить по святым местам, он также был странником и пришельцем, когда его насильственно перемещали по стране из лагеря в лагерь. Спросим, терпел ли батюшка болезни? – Да. Его терпению удивлялись лечащие врачи и восхищались все, кто видел, как он переносил страдания и боль. Был ли он тружеником? – Эту заповедь он соблюдал с малолетства и до старости. Он также прошел хорошую школу на разнообразных монастырских послушаниях. Кроме тайных подвигов отца Павла, ихже один Бог весть, нужно прибавить сюда его юродство Христа ради, которым он старался скрыть свою духовную высоту и святость. Нужно добавить сюда его старческое служение и нравственную чистоту, добавить, что он победил духа уныния и помогал победить его другим. Духовное обаяние старца было и в его слове, и в его деле, и во всем его монашеском облике. Он был, по слову апостола, «для всех всем» и с каждым мог говорить на его языке.

Когда отец Павел умирал, он был похож на русского былинного богатыря. Во время последнего соборования в больнице его чистое благородное лицо, в котором всегда отражался лик Христов, светилось неземной красотой, несмотря на страдания. И в самой его смерти и на похоронах его мы все ощущали прикосновение к небесному блаженству, чувство умиротворения и праздника. Потому что „благодать и милость в преподобных Его и посещение во избранных Его“».

Духовные наставления

◊ У отца Павла спрашивали: «Батюшка, как ты живешь?» Он отвечал: «„Раз дощечка, два дощечка – будет лесенка“. Пошел в лес, взял бревно, испек хлеб – вот тебе и живу. „Раз словечко, два словечко – будет песенка“. Я говорю: Марья (келейница отца Павла. – Ред.), благословен Бог наш. А она: Аминь. Так и живу».

– А нам-то как жить, батюшка?

– А вот как:

Друг любезный! Так живи:

Плохим мыслям и пожеланиям в сердце двери затвори.

Читай Иисусову молитву, да поменьше говори.

◊ делай – верующему ли, неверующему. Не нам судить! Пьянице ли, разбойнику... Не пьянице делаешь ведь, человеку. Помни – первым разбойник вошел в небесное Царство: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!» И Господь сказал: «Сегодня же будешь со Мной в раю!» И ты – делай, как разбойник благоразумный, и Господь тебя помилует.

А молиться за всех надо. За всех! И за верующих, и за неверующих. По примеру Христа! Если обидят: «Господи! Прости! Не знают бо, что творят». А как жить? Святитель Митрофан говорил: «Употреби труд, имей мерность – богат будешь! Не объедайся, не опивайся – здоров будешь!» А всего шибче: «Твори благо, избегай злаго – спасен будешь!» Вот так. Ищите прежде Царствия Божия, а остальное все – приложится вам! Потихоньку да помаленьку.

◊ Родные мои! Копейки потеряешь – наплевать! Какую одежу потеряешь, украдут – да наплевать! Совесть не теряй! У совести нет зубов, а она загрызет до смерти.

Как чистая совесть – я пожил на веку, повертелся и на спине, и на боку – да как чистая-то совесть, старухи! Как придешь – чего поешь, да как ляжешь – на чем ляжешь... Да как спишь! Господи! Дольше бы не будили.

А как грязная-то совесть! Из бани придешь, чаю напьешься крепкого, сахару как льду в сахарнице-то, папошник (хлеб. – Ред.) мягкий. И похлебка теплая – всего нахлебаешься. Ляжешь. Да что же не спится-то? Аух! Совесть не дает!

Не теряйте совесть! Совесть потерять самое страшное. Родные мои! Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов!

◊ Сейчас идет пост. Пост – телу чистота, душе красота! Пост – ангелов радование, бесов горе. Но надо помнить: в наше время лучше совсем не поститься, чем поститься без ума. Сказано: будьте мудры, яко змия. При жизни святителя Тихона был у него в монастыре келейник Кузьма. Вот в Великий пост идет Кузьма в церковь, а его приятель несет судака:

– Отец Кузьма! Я тебе судака несу на Вербное воскресенье.

– Спаси тебя Господи! На тебе целковый.

Судака отнес домой и опять в церковь. А там другой приятель Яков, двадцать годов не видались!

– Яков, ты как сюда попал?

– А вот так попал. Пришел с тобой прощаться. Больше не увидимся. Из Питера приехал к тебе.

«Господи, чем же я Якова угощу?» И бегом домой. Судака того очистил, из головы и потрохов уху сварил, остальное все зажарил. И снова в церковь. Помолились с Яковом.

– Яков, пойдем!

Сидят, едят судака в келье. Вдруг дверь открывается и входит святитель Тихон. Они ему в ноги:

– Владыка, прости!

– Ребята, ешьте! Любовь превышает пост. Ты последнее ему отдал, ешьте на здоровье!

И сам – а он великий постник был, святитель Тихон, – и кусок рыбы съел, и ухи похлебал.

Знаю старуху – она умерла. Постница была страшная. Шла наша старуха и вдруг упала. А мужик-пьяница на тракторе ехал, подобрал ее и в больницу привез.

– Отец Павел, Дуня-то из Марьино в больнице.

Пришел к ней:

– Ну, чего?

– Дак ведь упала, шибко испостилася.

– Это не ты постилася, а Васька, который тебя в больницу привез.

«Болен был, а вы посетили Меня». Да?

Еще старуха была. Постилася, молилася всю жизнь. На старости – аух – ослепла. Сидит на завалинке. Сын ее не обижает, внучата не обижали. Ну, ела вместе со всеми – молоко, мясо. Ну что есть – то и ешь!

Сердобольная соседка идет:

– Михайловна! Вон я тебе с грибами похлебки принесла. Сегодня постный день-то.

– Ой, да спасибо, Оля!

Сын идет:

– Что тебя, зараза, не кормят? Куски собираешь?

Как эту кастрюлю схватил, этой Оле пендаля дал, Оля через дорогу летела. Кастрюлю швырнул в крапиву. Мать за шиворот домой. Долго Михайловна стонала.

Ешьте, старые, что дадут! Чашка молока не отнимет Христа! Ты молоко-то пей, а из людей кровь не пей! Верно? Верно! Вот так.

Не особо давно позвали меня на Борок.

– Отец Павел! Приди! Маму причасти!

Пришел – интеллигентный дом, что ты! Живут – рай! Радостно у них в доме. Женщину причастил, напутствовал. Хозяин мне и говорит:

– Отец Павел, знаешь что, ты к нам никогда так не зайдешь. А я по такому случаю пригласил тебя к мамке-то.

Да Соловецкие чудотворцы! Да Никола Милостивый! Как распахнул дверь ту, а на столе-то, робята! Нажарено, напекено...

– Отец Павел! На любое место!

Я говорю:

– Парень! Пост!

А он и головушку повесил: «Недостоин, недостоин посещения твоего!» А жена только вздыхает. Я думаю: «Господи... А постто будет...»

– Парень! Режь пирога, давай рыбы, давай стопку!

Ребята! Напился, наелся на две недели и домой пришел с радостью. И парню благотворил. Дай ему, Господи, доброго здоровья. А пост-то... Поститеся да молитеся, когда люди не видят. Верно?

Не кажите себя перед людьми праведниками. Не делай явно, а делай тайно. И Господь тебе воздаст.

Как Христос в гости ходил

(из рассказов отца Павла)

В одном месте прошел слух, что Спаситель придет в этот город. Сам Христос. А кто хороший человек, благочестивый человек, Он придет в гости к нему. А Он каждый день к нам, каждый час к нам. А у этого человека благочестивого будет гостить.

Одна женщина – церковь она посещала, каждый день Евангелие читала, молилась, вела прекрасную жизнь, но гордость у нее была. И вот она сама себе говорит: «Спаситель ко мне придет, обязательно придет». Напекла, наготовила. Этого не было, а пример, притча. Все наготовила. Ждет Спасителя. Самовар вскипятила, мармашели наварила, пирогов напекла, яишницу сделала по-простому – Спаситель придет. Притом же она Евангелие каждый день читала.

Идет мальчишка-сосед и говорит:

– Тетя Маня, ради Христа, пойдем, помоги, с мамой плохо сделалося. Стонет, а мне ее не поднять.

– Не пойду. Ко мне Гость придет. А ты пришел, нахрямдал тута в грязных сапогах.

Прогнала ребенка. Ну чего. Мальчишонка домой пришел, мать поправилася. Слава Тебе, Господи!

А Мария ждет, она верила-верила неложному слову Христа. Обед прошел. Нет. Все глаза проглядела – нету Христа. Ладно. Идет из другой деревни мужчина:

– Мария, коровушка телится, да неладно. Пойдем, помоги ради Христа, ты по коровам-то понимаешь.

– Уходи, ко мне Гость придет, я Гостя жду.

Нету. Прогнала мужика. Мужик пришел домой, корова-то отелилась. Ладно.

А Мария ждет Христа, не дождется. Поздний-поздний вечер. Входит мужчина и говорит:

– Слушай-ка, баба, я овдовел давно да пропился. А как, сами знаете – «стопочки да рюмочки доведут до сумочки». Пропился, бельишко на мне-то старенько. Улатай, постирай.

Во принес грязного-то белья!

– Уходи, провалился бы ты. Выгнала:

– Я Гостя жду.

Нету Гостя. На варенье мухи насели, пирог как дуб сделался, зачерствел, самовар – все уголья пережгла. Нету Гостя, не пришел к ней Христос. Уснула.

Видит сон. Пришел к ней Спаситель. Она говорит:

– Господи, я верю неложному Твоему слову, потому что каждое слово Твое истинно. И вот сказали, что Христос придет, я ждала Тебя.

Он говорит:

– Да, Мария, Я за твою благочестивую жизнь, за твою любовь к храму Божиему к первой тебе пришел. Я к тебе три раза приходил, а ты Меня три раза выгнала.

– Господи. Нет, этого не было.

– Евангелие читаешь?

– Господи, ежедневно.

– Дак вот, – говорит, – баба, слушай, вот здесь написано: «Болен был, а вы посетили Меня». Это приходил-то не Васютко, а это Я к тебе приходил, а ты Меня выгнала.

– Не знала, Господи. Ну а второй-то раз когда?

– А второй раз мужик-то пришел, попросил тебя. Я послал мужика-то, Я навел на корову, чтоб тебя испытать, твою веру. «В беде были, а вы помогли Мне». А ты Меня выгнала.

– Господи, не знала! А третий раз когда, Господи?

– А третий-то раз приходил опять Я к тебе. «Наг был, а вы одели Меня».

– Не знала, Господи!

Врешь, зараза, знала! Потому что вот тут написано: «Кто сотворил единому из малых сих, Мне сотворил». А ты Евангелие читаешь. Вот, родные, вот из этого примера, этого поучения, себе сделайте пример.

По благословению Высокопреосвященнейшего Михея,

Архиепископа Ярославского и Ростовского

Имя ярославского старца архимандрита Павла (Груздева) почитаемо на Валааме и на Афоне, в Москве и Петербурге, на Украине и в Сибири. При жизни отец Павел был прославлен многими дарами. Господь слышал его молитвы и откликался на них. Могучую жизнь прожил этот праведник с Богом и с народом, разделив все испытания, выпавшие на долю России в 20-м веке. Малая родина Павла Груздева - уездный город Молога - был затоплен водами Рыбинского рукотворного моря, и мологский изгнанник стал переселенцем, а потом и лагерником, отбыв срок наказания за веру одиннадцать лет. И снова вернулся он на мологскую землю — точнее, то, что осталось от нее после затопления - и служил здесь священником в селе Верхне-Никульском почти тридцать лет и три года...

Среди всех даров архимандрита Павла замечателен его дар рассказчика: он словно исцелял собеседника живительной силой своего слова. Все, кто общался с батюшкой, кто слушал его рассказы, вспоминают в один голос, что уезжали от отца Павла "как на крыльях", настолько радостно преображался их внутренний мир. Надеемся, что и читатели батюшкиных рассказов почувствуют ту радосшую духовную силу в общении с ярославским старцем. Как говорил отец Павел: "Я умру - от вас не уйду".

Родословная Павла Груздева уходит корнями в старинную мологскую землю. "Когда-то в деревне Большой Борок проживал крестьянин Терентий (Тереха), - пишет отец Павел в своих дневниковых тетрадях. - У этого Терентия был сын Алексей, у которого была кривая супруга Фекла Карповна". Среди шести детей Терентия (Груздевы в старые годы звались Терехины) был сын Алексей Терентьич, а у него - второй сын по имени Иван Алексеевич Груздев - это и есть дед о. Павла. "Старичок среднего роста, небольшая русая борода, проницательные карие глаза и неизменная трубка-носогрейка, волосы подстрижены под горшок, старенькие русские сапоги, плохонькой пиджак и старый картуз и с утра до ночи работа да забота", - вспоминает отец Павел. Семья десять человек, а "земли один надел, на дворе корова, лошади не бывало". "Супруга его была Марья Фоминишна, уроженка Петрова, из деревни Новое Верховье -плотная, физически развитая женщина, от природы процентов на 40 глухая, с бородавкой на левой щеке, - описывает о. Павел свою бабку. - Лето в поле, зима - пряла, ткала, внучат подымала <...>. У этих тружеников было шесть человек детей". Первая дочь Груздевых Ольга, окончив один класс начальной школы, ушла в Мологский Афанасьевский женский монастырь, где жила сестра бабушки по отцовской линии монахиня Евстолия и еще жила одна тетка - инокиня Елена. Сын Александр родился в 1888 году. "По окончании трех классов церковно-приходской школы,- пишет о. Павел, - был направлен родителями в Рыбинск в лавку к некому Адреянову, но непосильный детский труд и бесчеловечноезверское обращение хозяев вынудили его пешком бежать в Мологу и, не заходя домой, выпросился в мальчики к Иевлеву Александру Павлычу, который имел мясную лавочку, где и работал до революции, вернее, до 1914 года". Сквозь толщу времени мерцает старинная Молога, словно таинственный Китеж сквозь воды Светлояра. Молога, Молога, и твои золотые предания покоятся ныне на дне! Затоплены дома и улицы, церкви и кладбища, кресты и колокольни. Где твой юродивый Лешинька, приходивший в лавочку к Иевлевым и просивший у хозяйки: "Маша, Маша, дай пятачок", получив который, тут же кому-либо отдавал или запихивал в какую-нибудь щель? Видимо, от отца - Александра Ивановича - сохранилась у Павла Груздева память об одном случае. "Тятя с хозяином любили осенью ходить на охоту к Святу Озеру за утками, их допреж там была тьма-тьмущая. Однажды в дождливый осенний день со множеством убитой дичи наши охотники заблудились. Стемнялось, а дождь как из ведра. Куда идти? В какой стороне Молога? Никакой ориентировки. Но вдруг они увидели вдали как бы огненный столб, восходящий от земли, простирающийся в небо; и они, обрадованные, пошли на этот ориентир. Через два-три часа Александр Павлыч (Иевлев) и тятя уперлися в кладбищенскую ограду г.Мологи. Перебравшись через ограду, они увидали свежую могилу, на которой на коленях с воздетыми к небу руками молился Лешинька, от него исходило это дивное сияние. Александр Павлыч упал перед ним на колени со словами: "Леша, помолись за нас", на что тот ответил: "Сам молись и никому не говори, что ты меня здесь видал". Полное имя Лешиньки - Алексей Клюкин, он был похоронен в Мологском Афанасьевском монастыре у летнего собора, у алтаря с правой стороны.

В 1910 году Александр Иваныч женился на девице из деревни Новоселки, Солнцевой Александре Николаевне. Первенцем был сын Павел, в 1912г. родилась дочь Ольга, в 1914 г. - дочь Мария, а 19 июля 1914 года началась война.. "Осталась Александра Николаевна с малым детям да со старым старикам, а жить надо и жили, а как? да так же, как и все, - читаем в дневниках о. Павла. - Помню, был оброк не плочен да штраф за дрова, что на плечах из леса носили. Вот и приговорили бабку и маму на неделю в Боронишино, в волостное правление, в холодную, конечно же, бабка и меня взяла с собой, и нас из Борку много набралось неплательщиков-человек 15-20. Заперли всех в темную комнату, сидите, преступники. А среди нас были глубокие старики Тарас Михеич да Анна Кузина, обое близорукие. Вот и пошли они оправиться в уборную, а там горела керосиновая лампа, они ее как-то и разбили. Керосин вспыхнул, маломало и они-то не сгорели. А на утро пришел старшина Сорокоумов и всех нас выгнал. Это было 29 августа 1915-16 года".

Отец воевал на фронте, а семья бедствовала, по миру ходили. Мать Павлушу, как старшего, посылала побираться, по деревне куски собирать. А было ему годика четыре. И убежал он в Афанасьевский монастырь к тетке.

МОНАСТЫРСКИЙ МЕД

Так началось для о. Павла монастырское послушание.

"Цыплят пас, потом коров пас, лошадей, - вспоминал он. - Пятьсот десятин земли! Ой, как жили-то...

А медку-то хочется, да и сестры-то хотят, а благословения нет.

Не велено нам меду-то есть.

Матушка игумения, медку-то благословите!

Не положено, Павлуша, - отвечает она.

Ладно, - соглашаюсь,- как хотите, воля ваша.

Ветошью-то крысу медом вымазал, несу:

Матушка! Матушка! — а с крысы мед течет, я ее за хвост держу:

Вот в бочонке утонула!

Тащи, Павелка, тот бочонок и вон его! - игумения велит. - Только-только чтобы его близко в монастыре не было!

Хорошо! Мне то и надо. Давай, вези! Увез, где-то там припрятал...

"...TO ЗВЕЗДА МЛАДЕНЦА И ЦАРЯ ЦАРЕЙ"

Очень любил Павелка ходить на коляды в Рождество и Святки. По монастырю ходили так - сначала к игумений, потом к казначее, потом к благочинной и ко всем по порядку. И он тоже заходит к игумений: "Можно поколядовать?"

Матушка игумения! - кричит келейница. - Тут Павелко пришел, славить будет.

Славите, славите,

сами про то знаете.

Я Павелко маленькой,

славить не умею,

а просить не смею.

Матушка игумения,

дай пятак!

Не дашь пятак, уйду и так.

"От казначеи - к благочинной. Сидит за столом в белом апостольнике, чай пьет.

Матушка Севастиана! - кричит ей келейница. - Павелко пришел, хочет Христа славить.

Она, головы не повернув, говорит: "Там на столе пятачок лежит, дай ему, да пусть уходит".

Уходи, - всполошилась келейница. - Недовольна матушка благочинная.

Звонить в колокол - тоже было послушание маленького Павелки. Как говорил батюшка: "Мой трудовой доход в монастыре". "Умирает, к примеру, мантийная монахиня, - рассказывает отец Павел. - Тут же приходит гробовая - Фаина была такая, косоротая — опрятывать тело усопшей, и мы идем с нею на колокольню. Час ночи или час дня, ветер, снег или дождь с грозой: "Павелко, пойдем". Забираемся мы на колокольню, ночью звезды и луна близко, а днем земля далеко-далеко, Молога как на ладошке лежит, вся, словно ожерельями, обвита реками вокруг. Летом - бурлаки по Мологе от Волги баржи тащут, зимой - все белым-бело, весной в паводок русла рек не видать, лишь бескрайнее море... Гробовая Фаина обвязывает мантейкой язык колокола, того, что на 390 пудов. Потянула Фаина мантейкой за язык — бу-у-м-м, и я с нею — бу-м-м! По монастырскому обычаю, на каком бы кто послушании ни был, все должны положить три поклона за новопреставленную. Корову доишь или на лошади скачешь, князь ты или поп - клади три поклона земных! Вся Русь так жила - в страхе перед Богом...

"И Я ПАТРИАРХУ ТИХОНУ СПИНКУ ТЕР, И ОН МНЕ!"

Летом 1913 года праздновали царский юбилей в Мологе - хотя и без личного присутствия Государя, но очень торжественно. Архиепископ Ярославский и Ростовский Тихон, будущий Патриарх, на пароходе по Волге приплыл тогда в Мологу. Конечно, главные празднования состоялись в Афанасьевской обители. Три годика было Павлуше Груздеву, но дорожку в монастырь он уже хорошо знал, не раз брала его с собой крестная - монахиня Евстолия.

Первую свою встречу со святителем Тихоном о. Павел запомнил на всю жизнь. Владыка был ласков, всех без исключения в монастыре благословил и своей рукой раздал памятные монеты и медальки, выпущенные в честь царского юбилея. Досталась монетка и Павлуше Груздеву.

Знал я святителя Тихона, знал архиепископа Агафангела и многих-многих других, - рассказывал батюшка. - Царствие им всем Небесное. Всякий раз 18 января старого стиля/ 31 января н. ст./, в день святителей Афанасия Великого и Кирилла, архиепископов Александрийских, в нашу святую обитель приезжали отовсюду, в том числе и священство: отец Григорий - иеромонах с Толги, архимандрит Иероним из Юги, всегда гостем был настоятель Адрианова монастыря, иеромонах Сильвестр из церкви Архангела Михаила, пять - шесть батюшек еще. Да на литию-то как выходили, Господи! Радость, красота и умиление!

Во время ярославского восстания 1918 года, по рассказам, Патриарх Тихон жил в Толгском монастыре, но вынужден был покинуть его, перебравшись в относительно тихую по тем временам Мологскую обитель Матушка игумения истопила для владыки баньку, а монастырь-то женский, вот и послали восьмилетнего Павлушу мыться вместе с Его Святейшеством

Топят баньку-то, а игуменья и зовет “Павелко” - меня, значит, - рассказывает батюшка - Иди со владыкой-то помойся, в баньке-то. И Патриарх Тихон мне спину мыл, и я ему!

Владыка благословил послушника Павелку носить подрясник, своими руками одел на Павлушу ремень и скуфейку, тем самым как бы дав ему свое святительское благословение на монашество. И хотя монашеский постриг отец Павел принял только в 1962 году, всю жизнь он считал себя иноком, монахом. А подрясник, скуфейку и четки, данные ему святителем Тихоном, сохранил через все испытания.

Более двух недель, по словам о Павла, жил Патриарх Тихон в гостеприимной Мологской обители “Пошел как-то Святейший по монастырю с осмотром, - рассказывает батюшка, - а заодно прогуляться, воздухом подышать. Игумения с ним, рыбинский благочинный о Александр, все звали его почему-то Юрша, может быть, потому, что родом он был из села Юршино. Я рядом со святителем бегу, посох ему несу. Вскоре вышли мы из ворот и оказались на огурцовом поле:

Матушка игуменья! - обращается к настоятельнице Святейший Тихон - Смотри, сколько у тебя огурцов!

А тут и благочинный о Александр рядом, вставил словечко:

Сколько в монастыре огурцов, столько, значит, и дураков:

Из них ты первым будешь! - заметил святитель

Все рассмеялись, в том числе и о.Александр, и сам Святейший.

Отправьте огурцов на Толгу, - отдал он потом распоряжение.

Рассказывал отец Павел, как солили огурцы в бочках прямо в реке, как ездили по грибы. Для каждого дела существовал свой обычай, свой особый ритуал. Едут по грибы - садятся на подводу, берут с собой самовар, провизию. Старые монашки и они, молодежь, приезжают в лес, лагерь разбивают, в центре привязывают колокол, а точнее, колокольцо такое. Молодежь уходит в лес по грибы, тут костер горит, пищу готовят, и кто-то в колокольцо блямкает, чтобы не заблудились, не ушли далеко. Собирают грибы, приносят и опять в лес Старухи грибы разбирают, тут же варят.

И с детства такой отец Павел, что любил людей кормить, любил и хозяйство вести - по-монастырски, планомерно.

КАК ПАВЕЛ ГРУЗДЕВ БЫЛ СУДЕБНЫМ ЗАСЕДАТЕЛЕМ

После революции и гражданской войны Мологский Афанасьевский монастырь из обители иночествующих превратился в Афанасьевскую трудовую артель. Но монастырская жизнь текла своим чередом, несмотря на все потрясения.

“Очень уж модным было тогда собрания собирать, - вспоминал о. Павел 20-е годы в Мологе. - Приезжает из города проверяющий, или кто еще, уполномоченный, сразу к нам:

Где члены трудовой артели?

Так нету, - отвечают ему.

А где они? - спрашивает.

Да на всенощной.

Чего там делают?

Молятся...

Так ведь собрание намечено!

Того не знаем.

Ну, вы у меня домолитесь! - пригрозит он”.

Обвиненные в уклонении “от участия в общественном строительстве”, сестры обители, как могли, старались участвовать в новой советской жизни, выполнять все постановления.

Отец Павел рассказывал: “Как-то раз приходят, говорят нам:

Есть Постановление! Необходимо выбрать судебных заседателей из числа членов Афанасьевской трудовой артели. От монастыря, значит.

Хорошо, - соглашаемся мы. - А кого выбирать в заседатели?

А кого хотите, того и выбирайте

Выбрали меня, Груздева Павла Александровича. Надо еще кого-то. Кого? Ольгу-председательницу, у нее одной были башмаки на высоких каблуках. Без того в заседатели не ходи. Мне-то ладно, кроме подрясника и лаптей, ничего. Но как избранному заседателю купили рубаху хорошую, сумасшедшую рубаху с отложным воротником. Ой-й! зараза, и галстук! Неделю примеривал, как на суд завязать?

Словом, стал я судебным заседателем. Идем, город Молога, Народный суд. На суде объявляют: “Судебные заседатели Самойлова и Груздев, займите свои места”. Первым вошел в зал заседания я, за мной Ольга. Батюшки! Родные мои, красным сукном стол покрыт, графин с водой... Я перекрестился. Ольга Самойлова меня в бок толкает и шепчет мне на ухо:

Ты, зараза, хоть не крестися, ведь заседатель!

Так ведь не бес, - ответил я ей.

Хорошо! Объявляют приговор, слушаю я, слушаю... Нет, не то! Погодите, погодите! Не помню, судили за что - украл он что-то, муки ли пуд или еще что? “Нет, - говорю, - слушай-ка, ты, парень - судья! Ведь пойми, его нужда заставила украсть-то. Может, дети у него голодные!”

Да во всю-то мощь говорю, без оглядки. Смотрят все на меня и тихо так стало...

Пишут отношение в монастырь: “Больше дураков в заседатели не присылайте”. Меня, значит”, - уточнил батюшка и засмеялся.

"ГОЛОДЕН БЫЛ, А ТЫ НАКОРМИЛ МЕНЯ"

13 мая 1941 года Павел Александрович Груздев был арестован по делу архиепископа Варлаама Ряшенцева.

Однажды в тайге встретил о. Павел медведя: "Ем малину, а кто-то толкается. Посмотрел - медведь. Не помню, как до лагеря добежал". В другой раз чуть было не пристрелили его спящего, приняв за беглого зека. "Набрал я как-то ягод целый пестель, - рассказывал батюшка. - Тогда земляники много было, вот я ее с горой и набрал. А при этом уставший - то ли с ночи шел, то ли еще чего-то - не помню теперь. Шел-шел к лагерю, да и прилег на траву. Документы мои, как положено, со мною, а документы какие? Пропуск на работу. Прилег, значит, и сплю - да так сладко, такхорошо в лесу на лоне природы, а пестель с этой земляникой у меня в головах стоит. Вдруг слышу, кто-то в меня шишками бросает - прямо в лицо мне. Перекрестился я, открыл глаза, смотрю - стрелок!

А-а! Сбежал?..

Гражданин начальник, нет, не сбежал, - отвечаю.

Документ имеешь? - спрашивает.

Ладно, - говорит, - свободен!

Гражданин начальник, вот земляники-то поешьте, - предлагаю я ему.

Ладно, давай, - согласился стрелок.

"БОЛЕН БЫЛ, А ВЫ ПОСЕТИЛИ МЕНЯ"

"Слышно: "Кто?!" - рассказывал отец Павел. - "Мать-перемать, кто, фашистские морды, список писал?"

Вызывают его, доктора нашего, согнут за то, как положено:

"Завтра сам за свое самоуправство пойдешь три нормы давать!"

Ладно! Хорошо!

Так скажу вам, родные мои робята. Я не понимаю в красоте телесной человеческой, в душевной-то я понимаю, а тут я понял! Вышел он на вахту с рабочими, со всеми вышел... Ой, красавец, сумасшедший красавец и без шапки! Стоит без головного убора и с пилой... Думаю про себя: "Матерь Божия, да Владычице, Скоропослушнице! Пошли ему всего за его простоту и терпение!" Конечно, мы его берегли и в тот день увели от работы. Соорудили ему костер, его рядом посадили. Стрелка подкупили: "На вот тебе! Да молчи ты, зараза!"

КАК ОТЕЦ ПАВЕЛ ИЗ ПЕТЛИ ЧЕЛОВЕКА ВЫНУЛ

Всех заключенных по 58-й статье на зоне звали "фашистами" - это меткое клеймо придумали блатные и одобрило лагерное начальство. Что может быть позорнее, когда идет война с немецко-фашистскими захватчиками? "Фашистская морда, фашистская сволочь", - самое расхожее лагерное обращение.

Один раз о. Павел вытащил из петли немца - такого же заключенного - "фашиста", как и он сам. С начала войны много их, обрусевших немцев с Поволжья и других регионов, попало за колючую проволоку - вся вина их состояла в том, что они были немецкой национальности. Эта история рассказана от начала и до конца самим отцом Павлом.

"Осень на дворе! Дождик сумасшедший, ночь. А на мою ответственность - восемь километров железнодорожного пути по лагерным тропам. Я путеобходчиком был, потому и пропуск имел свободный, доверяли мне. За путь отвечаю! Я вас, родные мои, в этом вопросе и проконсультирую, и простажирую, только слушайте. Ведь за путь отвечать дело не простое, чуть что - строго спросят.

Начальником нашей дороги был Григорий Васильевич Копыл. Как же он меня любил-то! А знаете, за что? Я ему и грибов самых лучших носил, и ягод всяких - словом, в изобилии получал он от меня даров леса.

Ладно! Осень и ночь, и дождь сумасшедший.

Павло! Как дорога-то на участке? - А был Григорий Васильевич Копыл тоже заключенный, как и я, но начальником.

Гражданин начальник, - отвечаю ему, - дорога в полном порядке, все смотрел и проверял. Пломбировал, - шутка, конечно.

Ладно, Павлуха, садися со мной на машину.

Машина - старенький резервный паровозик, вы все знаете, что такое резервный, он ходил между лагпунктами. Когда завал расчистить, когда срочно бригаду укладчиков доставить, - вспомогательный паровоз. Ладно! Поехали!

Смотри, Павло, за дорогу ты головой отвечаешь! - предупредил Копыл, когда поезд тронулся.

Отвечаю, гражданин начальник, - соглашаюсь я. Машина паровая, сумасшедшая, челюсти уздой не стянешь, авось! Едем. Хорошо! Немного проехали, вдруг толчок! Что за толчок такой? Паровоз при этом как бросит...

А-а! Так ты меня проводишь? На путях накладки разошлись!

Накладки-то скреплены, где в стыке рельсы соединяются.

Да Григорий Васильевич, проверял я дорогу-то!

Ну ладно, верю тебе, - буркнул недовольный Копыл. Дальше едем. Проехали еще метров триста, ну пятьсот... опять удар! Опять паровоз бросило!

С завтрашнего дня две недели тебе пайка не восемьсот, как прежде, граммов, а триста хлеба, - строго сказал Копыл.

Ну, ваше дело, вы начальник...

Проехали восемь километров до лагпункта. Все сходят, идут в лагпункт, отдыхать после работы. А мне? Нет, родные мои, пойду туда посмотреть, в чем дело. Не уследил за дорогой, зараза! А бежать восемь километров по дождю, да и ночь к тому. Но что ж - тебе дано, твоя ответственность...

Бегу... Хорошо! Вот чувствую, сейчас самое место, где толчок был.

Гляжу - матушки! - лошадь в кювете лежит, обе ноги ей отрезало... Ой! Что ты сделаешь? За хвост - и подальше ее от насыпи сволок. Дальше бегу. А реву-то, крику! Ночь! Я уж до костей промок, а начхать. На помощь всех святых призываю, но больше всего: "Преподобие отче Варлаамие! Я у тебя четыре года жил, угодник Божий! Я твою раку, около мощей-то, всегда обтирал! Помоги мне, отче Варлаамие, и мои грехи-те оботри, омой твоими молитвами к Господу нашему, Спасителю Иисусу Христу!"

Но при том дальше все по дороге бегу... Вижу - еще лошадь лежит, Господи! Тоже зарезанная - паровозом тем, на котором мы ехали. Ой-й! Делать-то что? Но миловал Господь, не растерялся я и эту стащил подальше от дороги. Вдруг слышу - какой-то храп, стон вроде человеческий. А рядом с тем местом шпало-резка была - дорогу-то когда делали, мотор там поставили, крышу соорудили. Что-то вроде сарая такого, бревна на шпалы в нем резали.

Бегом туда. Машинально вбежал в эту шпалорезку... Родные мои! Гляжу, а мужик, лагерный пастух, и висит! Повесился, зараза! Он лошадей тех пас, немец. Какие тогда были немцы? Арестованный он, может, из Поволжья, не знаю...

Да Матушка Пречистая! Да всех святых зову и Михаила Клопского, Господи! Всех-всех призвал, до последней капли. Ну, что делать? Ножички нам носить запрещено было, потому не носил. Если найдут, могли и расстрелять. Там за пустяк расстреливали. Зубами бы узел развязать на веревке, так зубы у меня тогда все выбиты были. Один-единственный на память оставил мне следователь Спасский в ярославской тюрьме.

Как-то я эту веревку пальцами путал-путал, - словом, распутал. Рухнул он на пол, Господи! Я к нему, перевернул его на спину, руки-ноги растянул. Щупаю пульс - нету. Ничего в нем не булькает, ничего не хлюпает. Да что делать-то? Да Матушка-Скоропослушница! Опять всех Святых на помощь, да и Илью Пророка. Ты на небе-то, не знаю как и просить, как ублажить тебя? Помоги нам!

Нет, родные мои, был я уже без ума. Умер. Мертвой лежит! Василие Великий, Григорие Богослове да Иоанне Златоусте... кого только не звал!

Вдруг слышу! Господи! Тут у него, у самого горла, кохнуло. Ой, матушки, зафункционировало... Пока так изредка: кох-кох-кох. Потом чаще. Обложил его травой моерой, было это уже в августе-сентябре, а сам бегом в зону, опять восемь верст. Дождь прошел, а я сухонькой, пар из меня валит. Прибегаю на вахту: "Давай, давай скорей! Дрезину, сейчас же мне дрезину! Человеку в лесу, на перегоне, плохо!"

Стрелки на вахте, глядя на меня, говорят: "Ну, домолился, святоша! Голова у него того!" Думают, с ума я сошел. Вид у меня был такой или еще что? Не знаю. Фамилии моей они не говорят, а как номер мой называют, то сразу - "святоша". К примеру: "513-й совсем домолился, святоша-то!"

Пусть говорят, - думаю. - Ладно.

Побежал, нашел начальника санчасти, был у нас такой Ферий Павел Эдуардович. Не знаю, какой он нации, но фамилия его была Ферий. Меня он уважал - нет, не за подачки - а за просто так уважал. К нему обращаюсь:

Гражданин начальник, так, мол, и так!

Ладно, давай бегом на дрезину, поехали, - говорит он мне. Приехали к шпалорезке, а этот там лежит без памяти, но пульс у него функционирует. Ему тут же чего-то кольнули, чего-то дали и привезли в зону. Его в санчасть, а я в барак ушел.

Месяц или полтора спустя приходит мне повестка: "Номер такой-то, просим немедленно явиться в суд на восьмой лагпункт". Приехал я на восьмой лагпункт, как указано в повестке. Идет суд, а я в суде свидетель. Не меня судят, а паренька того, пастуха из шпалорезки, у которого лошадей паровозом ночью зарезало.

Как оказалось потом, выяснилось на следствии, он их просто проспал. Ходил-ходил, пас-пас, да и уснул, а они уж сами под паровоз забрели. И вот собрался суд, и его судят.

Ну вы, 513-й! - это меня, значит. - Свидетель! Как вы нам на то ответите? Ведь вы знаете, понимаете, наверное. Страна переживает критическое положение. Немцы рвутся, а он подрывает нашу оборону. Согласен с этим, да, 513-й? "Он" - это тот пастух, что повесился.

Встаю, меня ведь спрашивают, как свидетеля, отвечаю:

Граждане судьи, я только правду скажу. Так, мол, и так Я его вынул из петли. Не от радости он полез в нее, петлю-то. У него, видно, жена есть, "фрау", значит, и детки, наверное, тоже есть. Сами подумайте, каково ему было в петлю лезть? Но у страха глаза велики. Потому, граждане судьи, я не подпишу и не поддерживаю выставленного вами ему обвинения. Ну испугался он, согласен. Уснул - так ночь и дождь. Может, устал, а тут еще паровоз... Нет, не согласен

Так и ты фашист!

Так, наверное Ваша воля.

И знаете, родные мои, дали ему только условно. Я, правда, не знаю, что такое условно. Но ему эту возможность предоставили. И вот потом, бывало, еще сплю на нарах-то, а он получит свою пайку хлеба восемьсот граммов, и триста мне под подушку пихнет

Вот так жили, родные мои".

ЛЕСНАЯ ЛИТУРГИЯ

В уральской тайге служили Литургию и заключенные Вятских исправительно-трудовых лагерей.

Были там два епископа, несколько архимандритов, игумены, иеромонахи и просто монахи. А сколько было в лагере верующих женщин, которых всех окрестили "монашками", смешав в одну кучу и безграмотных крестьянок, и игумений различных монастырей. По словам отца Павла, "была там целая епархия!" Когда удавалось договориться с начальником второй части, ведавшей пропусками, "лагерная епархия" выходила в лес и начинала богослужение на лесной поляне. Для причастной чаши готовили сок из различных ягод, черники, земляники, ежевики, брусники - что Бог пошлет, престолом был пень, полотенце служило как сакос, из консервной банки делали кадило. И архиерей, облаченный в арестантское тряпье, - "разделиша ризы Моя себе и об одежде Моей меташа жребий... "-предстоял лесному престолу как Господню, ему помогали все молящиеся.

"Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите", - пел хор заключенных на лесной поляне... Как молились все, как плакали - не от горя, а от радости молитвенной...

Были случаи, когда вместе с заключенными причащались в лесу и некоторые из охранников-стрелков.

Высокие сосны, трава на поляне, престол херувимский, небо... Причастная зековская чаша с соком из лесных ягод:

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Много написано в XX веке об ужасах и страданиях лагерей. Архимандрит Павел уже незадолго до смерти, в 90-х годах нашего (уже минувшего) столетья, признался:

"Родные мои, был у меня в жизни самый счастливый день. Вот послушайте.

Пригнали как-то к нам в лагеря девчонок. Все они молодые-молодые, наверное, и двадцати им не было. Их "бендеровками" называли. Среди них одна красавица - коса у ней до пят и лет ей от силы шестнадцать. И вот она-то так ревит, так плачет... "Как же горько ей, - думаю, - девочке этой, что так убивается она, так плачет".

Подошел ближе, спрашиваю... А собралось тут заключенных человек двести, и наших лагерных, и тех, что вместе с этапом. "А отчего девушка-то так ревит?" Кто-то мне отвечает, из ихних же, вновь прибывших: "Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за все сразу и уплатили, хлеб выдали. А она поберегла, не ела - день, что ли, какой постный был у нее. А паек-то этот, который за три дня - и украли, выхватили как-то у нее. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нету, уже все съели".

Голоден был, а ты, Павлуха, накормил Меня.

Когда, Господи?

"ГОСПОДИ, И НАС ПРОСТИ, ЧТО МЫ АРЕСТАНТЫ!"

По делу архиепископа Варлаама Ряшенцева, который был воспреемником митрополита Ярославского Агафангела, Павел Груздев арестовывался дважды. Повторный срок он получил в 1949 году, как тогда говорили - стал "повторником". Из Ярославля повезли арестантов в Москву, в Бутырки, оттуда - в Самару, в пересыльную тюрьму.

В самарской тюрьме отец Павел вместе с другими заключенными встретил Пасху 1950 года. В этот день - воскресенье - выгнали их на прогулку в тюремный двор, выстроили и водят по кругу. Кому-то из тюремного начальства взбрело в голову: "Эй, попы, спойте чего-нибудь!"

"А владыка - помяни его Господи! - рассказывал батюшка, - говорит нам: "Отцы и братие! Сегодня Христос воскресе!" И запел: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав... " Да помяни, Господи, того праведного стрелка - ни в кого не выстрелил. Идем, поем: "Воскресения день, просветимся лю-дие! Пасха, Господня Пасха! От смерти бо к жизни и от земли к небеси Христос Бог нас приведе... "

Из Самары повезли арестантов неизвестно куда. В вагонах решетки, хлеба на дорогу не дали. "Ой, да соловецкие чудотворцы! Да куды же вы, праведные, нас отправляете?" Едут сутки, двое, трое.. Из дальнего окна горы видать. И снова - "с вещам!" Вышли все, собралися, стали на поверку. Выкрикивают вновь прибывших по алфавиту

А! Антонов Иван Васильевич! Заходи.

Номер 1 зашел.

Августов... Заходит.

Б!.. В!.. Г!.. Заходи! В зону, в зону! Гривнев, Годунов, Грибов... Донской, Данилов...

А Груздева что нет? - спрашивает о. Павел.

Да нету, - отвечают ему.

"Как нет? - думает. - Я у них самый страшный фашист. Не вызывают меня! Видно, сейчас еще хуже будет".

Всех назвали, никого не осталось, только два старика да он, Павел Груздев.

Паренек,ты арестант?

Арестант.

И мы арестанты. Ты фашист?

И мы фашисты.

"Слава Тебе Господи! - облегченно вздохнул о. Павел и пояснил. - Свои, значит, нас фашистами звали".

Дак паренек, - просят его старики, - ты ступай к этому, который начальник, скажи, что забыли троих!

Гражданин начальник! Мы тоже из этой партии три арестанта.

Не знаем! Отходи!

Сидят старики с Павлушей, ждут. Вдруг из будки проходной выходит охранник, несет пакет:

Ну, кто из вас поумнее-то будет? Старики говорят:

Так вот парню отдайте документы.

На, держи. Вон, видишь, километра за три, дом на горе и флаг? Идите туда, вам там скажут, чего делать.

"Идем, - вспоминал о. Павел. - Господи, глядим: "моншасы да шандасы" - не по-русски все кругом-то. Я говорю: "Ребята, нас привезли не в Россию!" Пришли в этот дом - комендатура, на трех языках написано. Заходим, баба кыргызуха моет пол.

Здравствуйте.

Чего надо?

Да ты не кричи на нас! Вот документы настоящие.

Э! - скорчилася вся. - Давай уходим! А то звоним будем милиция, стреляю! Ах ты, зараза, еще убьют!

Завтра в 9-10 часов приходим, работа начнем!

Пошли. А куды идти-то, батюшко? Куцы идти-то? Спрашиваем тюрьму. Да грязные-то! Вшей не было. Обстриженные-то! Господи, да Матерь Божия, да соловецкие чудотворцы! Куды же мы попали? Какой же это город? Везде не по-русски написано. "Вон тюрьма", - говорят. Подходим к тюрьме, звонок нажимаю:

Передачи не передаем, поздно!

Милый, нас возьмите! Мы арестанты!

Убежали?

Вот вам документы.

Это в пересылку. Не принимают. Чужие.

Приходим опять в пересылку. Уж вечер. Солнце село, надо ночлег искать. А кто нас пустит?

Ребята, нас там нигде не берут!

А у нас смена прошла, давайте уходите, а то стрелять будем!

"Что ж, дедушки, пойдемте". А че ж делать? В город-от боимся идти, по загороду не помню куда шли напрямик. Река шумит какая-то. Водички попить бы, да сил уж нет от голода. Нашел какую-то яму, бурьян - бух в бурьян. Тут и упал, тут и уснул. А бумажку-то эту, документы, под голову подложил, сохранил как-то. Утром просыпаюсь. Первое дело, что мне странно показалось - небо надо мной, синее небо. Тюрьма ведь все, пересылка... А тут небо! Думаю, чокнулся. Грызу себе руку - нет, еще не чокнулся. Господи! Сотвори день сей днем милосердия Твоего!

Вылезаю из ямы. Один старик молится, а второй рубашку стирает в реке. "Ой, сынок, жив!" "Жив, отцы, жив."

Умылись в реке - река Ишим. Солнышко только взошло. Начали молитвы читать:

"Восстаете от сна, припадаем Ти, Блаже, и ангельскую песнь вопием ти, сильне. Свят, Свят, Свят ecu Боже, Богородицею помилуй нас.

От одра и сна воздвигл мя ecu Господи, ум мой просвети и сердце..." Прочитали молитвы те, слышим: бом!.. бом!.. бом!.. Церковь где-то! Служба есть! Один старик говорит. "Дак вона, видишь, на горизонте?" Километра полтора от нашего ночлега. "Пойдемте в церковь!"

А уж мы не то чтобы нищие были, а какая есть последняя ступенька нищих - вот мы были на этой ступеньке. А что делать - только бы нам причаститься! Иуда бы покаялся, Господь бы и его простил. Господи, и нас прости, что мы арестанты! А батюшке-то охота за исповедь отдать. У меня не было ни копейки. Какой-то старик увидал нас, дает три рубля: "Поди разменяй!" Всем по полтиннику, а на остальное свечки поставили Спасителю и Царице Небесной. Исповедались, причастились - да хоть куда веди нас, хоть расстреляй, никто не страшен! Слава Тебе Господи!"

СЛУЧАЙ В СОВХОЗЕ ЗУЕВКА

Так началась ссыльная жизнь Павла Груздева в городе Петропавловске, где в первый же день причастились они со стариками-монахами в соборной церкви Петра и Павла. В Казахстан заключенный Груздев был отправлен "на вечное поселение". В областной строительной конторе поставили Груздева на камнедробилку. "Кувалду дали, - вспоминал батюшка. - Утром-то работа начинается с восьми, а я в шесть часов приду, да и набью норму, еще и перевыполню". Как-то раз командировали их, административно-ссыльных, в поселок Зуевку на уборочную. Совхоз Зуевка находился в тридцатисорока верстах от Петропавловска и будто бы там что-то случилось- без присмотра осталась скотина, птица домашняя, урожай не убран. Но правды никто не говорит.

"Привезли нас на машинах в Зуевку, - рассказывал о. Павел. -А там что делается-то! Родные мои! Коровы ревут, верблюды орут, а в селе никого, будто все село вымерло. Кому кричать, кого искать - не знаем. Думали, думали, решили к председателю в управление идти. Приходим к нему., ой-й-ой! Скамейка посреди комнаты стоит, а на скамейке гроб. Маттушки! А в нем председатель лежит, головой крутит и на нас искоса поглядывает Я своим говорю: "Стой!" - а потом ему: "Эй, ты чего?" А он мне из гроба в ответ: "Я новопреставленный раб Божий Василий"

А у них там в Зуевке такой отец Афанасий был - он давно-давно туда попал, чуть ли не до революции. И вот этот-то Афанасий всех их и вразумил: "Завтра пришествие будет, конец света!" И всех в монахи постриг и в гробы уложил... Все село! Они и ряс каких-то нашили из марли да и чего попало. А сам Афанасий на колокольню залез и ждал пришествия. Ой! Детишки маленькие, бабы - и все постриженные, все в гробах по избам лежат. Коров доить надо, у коров вымя сперло. "За что скотина-то страдать должна? - спрашиваю у одной бабы. - Ты кто такая?" "Монахиня Евникия", - отвечает мне. Господи! Ну что ты сделаешь?

Ночевали мы там, работали день-другой как положено, потом нас домой увезли. Афанасия того в больницу отправили. Епископу в Алма-Ату написали - Иосиф был, кажется, - он это Афанасиево пострижение признал незаконным и всех "монахов" расстригли. Платья, юбки свои надели и работали они как надо.

Но семена в землю были брошены и дали свои всходы. Детишки маленькие-то бегают: "Мамка, мамка! А отец Лука мне морду разбил!" Пяти годков-то отцу Луке нету. Или еще: "Мамка, мамка, мать Фаина у меня булку забрала!" Вот какой был случай в совхозе Зуевка".

УМЕР "ВЕЧНО ЖИВОЙ"

Сынок, Сталин умер!

И вот снова ночь, примерно час ночи. Стучатся в калитку:

Груздев здесь?

Что ж, ночные посетители - дело привычное. У отца Павла мешок с сухарями всегда наготове. Выходит:

Собирайся, дружок! Поедешь с нами!

"Дедушко ревит, бабушка ревит... - Сынок! Они за столько лет уже привыкли ко мне, - рассказывал о. Павел. - Ну, думаю, дождался! На Соловки повезут! Все мне на Соловки хотелось.. Нет! Не на Соловки. Сухари взял, четки взял - словом, все взял. Господи! Поехали. Гляжу, нет, не к вокзалу везут, а в комендатуру. Захожу. Здороваться нам не ведено, здороваются только с настоящими людьми, а мы - арестанты, "фашистская морда". А что поделаешь? Ладно. Зашел, руки вот так, за спиной, как положено - за одиннадцать годов-то пообвык, опыта набрался. Перед ними стоишь, не то чтобы говорить - дышать, мигать глазами и то боишься.

Товарищ Груздев!

Ну, думаю, конец света. Все "фашистская морда", а тут товарищ.

Садитесь, свободно, - меня, значит, приглашают.

Хорошо, спасибо, но я постою, гражданин начальник.

Нет, присаживайтесь!

У меня штаны грязные, испачкаю.

Садитесь!

Все-таки сел я, как сказали.

Товарищ Груздев, за что отбываете срок наказания?

Так ведь фашист, наверное? - отвечаю.

Нет, вы не увиливайте, серьезно говорите.

Сроду не знаю. Вот у вас документы лежат на меня, вам виднее.

Так по ошибке, - говорит он.

Товарищ Груздев, вот вам справка, вы пострадали невинно. Культ личности. Завтра со справкой идите в милицию. На основании этой бумаги вам выдадут паспорт. А мы вас тайно предупреждаем... Если кто назовет вас фашистом или еще каким-либо подобным образом - вы нам, товарищ Груздев, доложите! Мы того гражданина за это привлечем. Вот вам наш адрес.

Ой, ой, ой! - замахал руками. - Не буду, не буду, гражданин начальник, упаси Господь, не буду. Не умею я, родной...

Ладно, ладно, - успокоил начальник. - А теперь идите!

А одиннадцать годков?
Нету, товарищ Груздев, нету!

Ага! - кричит товарищ Миронец, только-только завидев Груздева. - Шлялся, с монашками молился!

Да матом на чем свет кроет.

Зачем тебе, дураку, директор? - удивился товарищ Миронец.

Там в бумажке все указано.
Прочитал бригадир бумагу:

- Павлуша!..

Вот тебе и Павлуша, - думает Груздев.

Разговор в кабинете директора получился и вовсе обескураживающим.

Пока директор рассыпается мелким бисером, молчит Груздев, ничего не говорит. А что скажешь?

Как жениться? - оторопел Павел. - Ведь я монах!

Ну и что! Ты семью заведи, деток, и оставайся себе монахом... Кто же против того? Только живи и трудись!

Снова идет Павел Груздев к директору Облстройконторы:

Гражданин начальник, к тяте бы с мамой съездить, ведь старые уже, помереть могут, не дождавшись!

Павлуша, чтобы поехать, вызов тебе нужен! - отвечает начальник. - А без вызова не имею права тебя отпустить.

Нет, гражданин начальник, - отвечает Павел. - Крепко вас благодарю, но поеду без няни.

Как хотите, - согласился директор.

"И ПОЛЗЕТ ПО ГРЯДКЕ КОЛОРАДСКИЙ ЖУК"

Столько всяких людей и событий повидал отец Павел за годы своих лагерных странствий, что стал он как бы кладезь неисчерпаемый, - иной раз диву даешься, чего с ним ни случалось! Батюшка и сам говорил, что весь его духовный опыт - из лагерей: "Одиннадцать годков копил!" И когда стал архимандрит Павел прославленным старцем, многие замечали, что его духовное руководство, его молитвы - это что-то особенное, чему нет примера в житиях былых времен, это наша жизнь, современная Русь святая...

А чудеса происходили - иногда так буднично, у огородной грядки. Об одном таком случае рассказал работник МВД, официальный представитель закона.

"Однажды мы поехали к отцу Павлу—яркий солнечный день, август. Село Верхне-Никульское от трассы расположено в км 1,5, и мы поехали дорогой, которую местные называют БАМ, там более-менее сухо, и через картофельные поля выезжаешь, минуя магазин, к сторожке о. Павла, т.е. делаешь как бы круг. Я, будучи за рулем, обращал внимание на качество дороги, на то, что вокруг — т.е. помнил больше, чем мои пассажиры. И вот, двигаясь через так называемый БАМ, я обратил внимание, что картофельные поля осыпаны колорадским жуком — все красно, как виноград. Настолько много, что я даже подумал, что можно выращивать колорадских жуков и варить из них суп-харчо. И с таким игривым настроением приехал к о. Павлу. Нас приняли как дорогих гостей. И вот в застолье, в разговоре — как картошка? как лук? в деревне всегда говорят о сельском хозяйстве — зашла речь о засильи колорадского жука. И отец Павел говорит: "А у меня нет колорадского жука". У него было два участка картошки — между сторожкой и кладбищем, 10x10, и уже в церковной ограде — как бы мини-монастырь. Но я-то прекрасно видел, что кругом колорадские жуки — даже у соседки напротив. И вдруг: "У меня нет". Я как оперуполномоченный — ха-ха! — засомневался. За столом уже покушали все, никто не слушал другого, я думаю: "Нет, сейчас я найду колорадских жуков. Не может такого быть! Конечно, он врет!" И я вышел — светло было, августовские сумерки — посмотреть между сторожкой и кладбищем колорадских жуков, найду несколько и уличу! Пришел, начал на карачках между рядами картошки ползать. Смотрю — ни одной личинки, ни одного жука! Не может быть! Кругом красно, а здесь... Даже если до нашего приезда были на участке колорадские жуки, там должны быть проеденные дыры на ботве. Я облазал все — ничего нет! Ну, не может такого быть, это неестественно! Думаю — на втором участке всяко есть. Я, будучи опером, т.е. человеком, который всегда во всем сомневается, ищет врагов и знает, что враги есть, — думаю, я найду! Ни-че-го!

Пришел и говорю: "Батюшка, я вот сейчас на той делянке картофельной был, на этой был — действительно ни одного не только колорадского жука или личинки, но вообще признаков того, что они были". Отец Павел как само собой разумеющееся говорит: "Да ты зря и ходил. Я молитву знаю". А я опять про себя думаю: "Хм, молитву! Чего он такого говорит! Мало ли какая молитва!" Да, такой вот я Фома Неверующий был, хотя ни на одном листе картофельном не нашел даже дырки от гнуса того. Я был посрамлен. А ведь жуки колорадские прямо мигрировали, они ползли..."

Отец Павел настолько любил стихи и песни, что на любой случай была припасена у него поэтическая притча или шуточный стишок, а если нет, то он сочинял сам. Где-то через месяц после "милицейской проверки" отец Павел сочинил песню про колорадского жука:

Вот цветет картошка, зеленеет лук.

И ползет на грядку колорадский жук.

Он ползет, не зная ничего о том,

Что его поймает Володька-агроном.

Он его поймает, в сельсовет снесет.

В баночку посадит, спиртиком зальет.

Отцвела картошка, пожелтел уж лук.

В баночке балдеет колорадский жук.

"ДА ВЫЗДОРОВЕЕТ ТВОЯ ДАШКА!"

"Велика была его молитва, — говорят об отце Павле. — Велико его благословение. Истинные чудеса".

"На самой службе он стоял словно какой-то столп духовный, — вспоминают о батюшке. — Молился всей душой, как гигант, этот маленький ростом человек, и все присутствовали как на крыльях на его молитве. Такая она была — из самого сердца. Голос громкий, сильный. Иногда, когда совершит таинство причастия, он просил Господа по-простому, как своего отца: "Господи, помоги там Сережке, что-то с семьей..." Прямо у престола — и этому помоги, и этому... Во время молитвы всех перечислял на память, а память у него была, конечно, превосходная".

"Родилась у нас Дашенька, внучка моя, — рассказывает одна женщина. — А дочь, когда была беременна, на Успенский пост отмечала свой день рождения — с пьянками, с гулянками. Я ей говорю: "Побойся Бога, ведь ты же беременна". И когда родился ребенок, определили у него шумы в сердце, очень серьезно — на дыхательном клапане дырка. И девочка задыхалась. Еще днем туда-сюда, она плачет, а ночами вообще задыхается. Врачи сказали, что если доживет она до двух с половиной лет, будем делать операцию в Москве в институте. Раньше нельзя. И вот я к отцу Павлу все и бегала: "Батюшка, помолись!" А он ничего не говорил. Вот приду, скажу — и ничего не говорит. Прожила Даша 2,5 года. Присылают нам вызов на операцию. Бегу к батюшке. "Батюшка, что делать? Вызов на операцию пришел, ехать или не ехать? А он говорит: "Причасти и езжайте". Вот они поехали. Они там в больнице, а я плачу, да все к батюшке бегаю: "Батюшка, помолись!" А потом он мне так сердито говорит: "Да выздоровеет твоя Дашка!" И слава Богу, вот — Дашка его молитвами выздоровела".

"Господь слышал молитву о. Павла быстрее, чем других, — вспоминает один священник. — Кто приедет к нему, у кого что болит — батюшка постучит так запросто по спине или потреплет за ухо: "Ну ладно, все, будешь здоров, не беспокойся" А сам-то пойдет в алтарь и молится за человека. Господь услышит его молитву и поможет этому человеку. Конечно, явно я не могу сказать- вот хромал, подошел к о. Павлу и сразу запрыгал. Не всегда это явно. Человек скорбел-скорбел, а помолился у о Павла, исповедался, причастился, пообщался, попросил его молитв, так все постепенно и отлегло. Пройдет неделя, а он уже здоров". "Молитва везде действует, хотя не всегда чудодействует, " — записано в тетрадях о. Павла. "На молитву надо вставать поспешно, как на пожар, а наипаче монахам". "Господи! Молитвами праведников помилуй грешников".

ЛЕГКО ЛИ БЫТЬ ПОСЛУШНИКОМ

- "Как-то раз я задумался, мог бы я быть таким послушником, чтобы беспрекословно выполнять все послушания, — рассказывает батюшкин воспитанник, священник. - Ну а что, наверное, смог бы! Что скажет батюшка, то я бы и делал. Приезжаю к нему - а он, как вы знаете, частенько на мысли отвечал действием или каким-нибудь рассказом. Он меня, как обычно, сажает за стол, тут же Марья начинает что-то разогревать. Он приносит щей, наливает. Щи были удивительно невкусные. Из какого-то концентрата - а я только что причастился - и сверху сало плавает. И огромная тарелка. Я с большим трудом съел Он. "Давай, давай-ка еще!" И несется с остатком в кастрюле - вылил мне все - ешь, доедай! Я думал, меня сейчас стошнит. И я исповедал собственными устами: "Такого послушания, батюшка, я выполнить не могу!" Так он меня обличил.

Отец Павел умел дать почувствовать человеку духовное состояние - радость, смирение... "Однажды накануне "Достойной" - было много духовенства у него - он мне говорит: "Батюшка, ты сегодня будешь ризничий!" - вспоминает один из священников. - "Вот эта риза - самая красивая, надень, и другим выдашь". И, наверно, все-таки какое-то тщеславие у меня было:"Вот, какая риза красивая!" И буквально через несколько минут - отец Павел был дома, а я в церкви, он как-то почувствовал мое состояние - летит - "Ну-ка, снимай ризу!" И отец Аркадий из Москвы приехал, к нам заходит "Отдай отцу Аркадию!" Меня как молнией с головы до пят прошибло - я так смирился. И в этом состоянии чувствовал себя как на небесах - в каком-то благоговении, в радостном присутствии чего-то важного, т.е. он дал мне понять, что такое смирение. Я надел самую старенькую ризу, но был самый счастливый в эту службу".

Информация о первоисточнике

При использовании материалов библиотеки ссылка на источник обязательна.
При публикации материалов в сети интернет обязательна гиперссылка:
"Романов-на-Мурмане" (romanov-murman.narod.ru).

Преобразование в форматы epub, mobi, fb2
"Православие и мир. Электронная библиотека" ().

«Не перевелась ещё традиция старчества на Руси», - сказал бы Ф.М. Достоевский об отце Павле Груздеве. Великий писатель считал, что сохранение Православия в нашей стране - заслуга монахов, старцев. Это они берегут веру в Христа и не дают исчезнуть с русской земли Православию. В 1996 году ушёл из жизни последний старец - архимандрит Павел Груздев. История жизни этого замечательного человека сохранилась в нескольких книгах с рассказами, записанными с его слов, а также с воспоминаниями его друзей. Опубликованы дневниковые записи самого архимандрита Павла Груздева. Книга называется «Зерно Господней пшеницы».

Невыдуманные истории

Много историй из своей жизни отец Павел рассказывал своим друзьям.

Батюшка обладал замечательным даром рассказчика. Его речь полна забавных старорусских словечек и выражений. Хлеб он называл «папошником», вермишель - «мармишелью», испачкали пол грязной обувью - «насляндали» и т.д. Любимым его обращением к прихожанам было «Родные мои». Этими словами он предварял каждый свой рассказ и каждую проповедь, поэтому не случайно, что одной из книг Павла Груздева дали это название. И каждому стоит изучить ее. Много информации о нём есть в сборнике «Архимандрит Павел (Груздев)», изданном в 2010 году.

Некоторые беседы батюшки были записаны на видео и смонтированы в небольшой фильм. Павел Груздев запечатлён в последние годы своей жизни. На склоне лет он уже плохо ходил и был почти слепым, однако доброта этого удивительного старца и простота его характера видны в этом фильме очень отчётливо.

Рассказы Павла Груздева о прошлом проникнуты большим юмором и красочными подробностями, а его истории охватывают всю долгую жизнь архипастыря, начиная с самого детства: родился он 23 января 1910 года в деревне Большой Борок, что располагалась в Мологском уезде Ярославской области, потом была жизнь в Рыбинске, куда семью переселили после затопления, монастырское житьё у тётки, работа в артели, заменившей монастырское подворье, затем вятские лагеря, куда он был сослан, как враг народа, далее - вольное поселение в Казахстане, на целинных землях, ну и, конечно, период священничества в Ярославской области.

Паломники

К отцу Павлу народ ехал со всей страны. У него просили совета, благословения, исцеления от болезней. Он помогал всем.

Так, одна женщина спрашивала его, делать ли операцию её новорождённой внучке, у которой врачи обнаружили порок сердца. Старец велел ей не торопиться - подождать немного и смело ехать на операцию. Когда через полгода, накануне запланированного лечения, девочку обследовали снова, то даже следов болезни у неё не обнаружили.

Батюшка был большим прозорливцем. Был случай - подошла к нему за благословением некая женщина. Она рассчитывала, что великий старец Павел Груздев не может видеть, что за мысли в голове человека, и какие чувства в его сердце. Ей нужно было благословение на выселение из квартиры одного её родственника. Батюшка даже не перекрестил её - сказал: «Уходи, откуда пришла!».

Отец Павел владел не только прекрасным старорусским языком - он отменно изъяснялся на блатном, тюремном жаргоне. Рассказывают, что в начале 90-х, когда в стране был полный раздрай - ни работы, ни еды, постоянные отключения газа и электричества, чудовищная инфляция, когда рост цен на самые необходимые продукты питания опережал рост зарплаты на несколько порядков, обратилась к нему группа молодых мужчин с просьбой помочь советом, что делать, как быть и как жить? Он очень энергично, сдабривая речь отборным матом, посоветовал им возвращаться домой, жениться, нарожать детей и просто жить, ничего не боясь.

Старец Павел Груздев мог одним лишь дружеским похлопыванием по спине навсегда избавить человека от любого недуга. Делал он это без нарочитости, как-то даже по-приятельски. Он был очень простым человеком. Всегда считал своим долгом накормить и приютить паломника или обычного странника, нуждающегося в помощи. Он любил повторять евангельские притчи и часто сопровождал их историями из реальной жизни.

История про Пришествие

Отец Павел Груздев считал, что в каждом человеке нужно стараться увидеть отражение Христа. Он рассказывал такую притчу. Жила в некоем селении женщина. Она была глубоко верующей, соблюдала все православные традиции - регулярно постилась, постоянно творила молитву и часто ходила в церковь.

Однажды приснился ей сон, в котором ей было сказано, что на следующий день по пробуждении, к ней в гости придёт Сам Господь Иисус Христос.

С раннего утра она навела в избе порядок, наготовила вкусной еды - сварила «мармишель», поджарила яичницу, испекла пирог и села у окна ждать Спасителя.

Пришёл к ней соседский мальчик и говорит:

Мамка моя заболела, упала, встать не может. Пойдём, поможешь, - а женщина ему отвечает:

Не могу, ко мне Иисус Христос обещался прийти, - ушёл мальчик ни с чем.

Снова сидит женщина у окна. Ждёт. Приходит к ней односельчанин и просит:

У меня корова рожает. Ты лучше всех в этом деле разбираешься. Пойдём, поможешь, - а женщина ему:

Не могу, ко мне Иисус Христос должен прийти, - ушёл и мужик.

Дело к вечеру, а Господь всё не появляется. Завернул в её двор странник, попросился на ночлег, но и ему она отказала:

Я хату вычистила, еды наготовила не для тебя - Христос обещался меня посетить.

День закончился, а Бог к ней так и не пришёл. Легла она спать, и приснился ей ангел. Она его спрашивает, почему Бог к ней исполнил обещания, а ангел ответил:

Так Он к тебе три раза приходил, а ты Его отвергла.

Когда же?

Когда мальчик пришёл за маму просить, когда мужик пришёл, у которого корова рожала, и когда странник попросился на ночлег.

Жизнь до ареста

Родители будущего архимандрита Павла Груздева были обычными крестьянами - до революции жили богато, имели крепкий дом, скотины полный двор, большой участок земли. С самого детства Павел постиг все сельские премудрости - умел землю обрабатывать, знал, как обращаться с домашними животными - мог у коровы роды принять, лошадей водил, ухаживал за домашней птицей, разбирался в пчеловодстве, хорошо разбирался в свойствах растений, которыми славились пойменные луга Мологи и её притоков.

Так бы и жил он, как прежде, до него, жили многие поколения его предков, но пришла революция, начались перемены, а в 20 годах построили плотину и затопили его родное село Большой Борок, как и много других окрестных поселений. Все жители переехали, кто куда. Разрушился привычный быт. Многие разорились, да так и не восстановили своё хозяйство. Маленького Павлушу отец с матерью отправили к его тётке в монастырь, где он стал работать на пасеке, а заодно следить за цыплятами и утятами. С любовью и нежностью вспоминал те годы архимандрит Павел Груздев.

Мёд

В своей книге «Родные мои» батюшка вспоминает один случай. Было ему тогда лет 10. Захотел он поесть мёда, а матушка игуменья, настоятельница монастыря, не разрешает. Взял мальчик крысу из капкана, нашёл кусок ветоши, обмакнул его в кадушку с мёдом и обмазал им пойманное животное. Взяв крысу за хвост, он принёс её игуменье, показал и сообщил, что он выловил животное в кадушке с мёдом. Матушка запричитала - продукт, ведь, теперь осквернённым считается и в пищу не пригоден. Велела она мальчику взять кадушку и вынести вон, за пределы монастыря. А он и рад - крыса-то мёд не портила. Сам наелся и сестёр монахинь угостил.

Пришло время идти к исповеди. Маленький Павлуша боится, плачет, а утаить правду не может - покаялся батюшке, пообещал, что больше так делать не будет. Священник грех ему отпустил, но спросил, всё ли они съели? Если нет, то пусть Павлуша и ему нацедит бидончик, а он за него Богу помолится. Сказано-сделано. Принёс и ему мёда.

Арест

Через несколько лет монастырь закрыли, многих монахов арестовали, а саму обитель преобразовали в трудовую артель. Павел Груздев и здесь нашёл себе дело. Он по-прежнему занимался сельхозработами, а также, вплоть до мая 1941 года, когда его арестовали, активно участвовал в общественной жизни артели.

Накануне ареста в дом к Груздевым попросился на ночлег некий молодой человек. Радушные хозяева приютили гостя, доверились ему, а он оказался сотрудником НКВД. Гость выведал нужную ему информацию, касающуюся религиозной жизни Павла, и сообщил об этом своим коллегам. Ночью к дому подъехал «чёрный ворон» и Груздева Павла увезли в тюрьму. Фамилию следователя будущий архимандрит запомнил на всю жизнь - Спасский. Он ему все зубы выбил, истязал жестоко. Да только нашему герою признаваться было не в чем, а от веры он даже под пытками отрекаться не стал.

Отправили Павла Груздева в трудовой лагерь под Вяткой, и на долгие годы стал он заключённым номер 513. Но и в тюрьме жить можно - там ведь тоже люди. Политические держались отдельно от уголовников. Их наказывали строже, но и доверяли, почему-то, больше.

Как Павел Груздев спас немца

Заключённый номер 513, Павел Груздев, был назначен путеобходчиком - он должен был следить за состоянием железной дороги, а точнее, за отрезком пути между лесоповалом и лагерем. Работу свою «святоша», как называли Груздева охранники, выполнял всегда добросовестно, за состоянием полотна следил внимательно. Благодаря этой службе он мог свободно выходить в лес за пределы зоны и собирать там грибы да ягоды. Заключённых, как известно, витаминами не жаловали, а он своим товарищам по 58 статье приносил то землянику, то малину, то ежевику. Грибы сушил, травы лекарственные заготавливал.

Вот однажды, а дело было осенью, поехал он со своим начальником, таким же заключённым, как и он сам, Григорием Васильевичем Кополом осматривать пути. На всём пути паровоза по полотну туман стелется - ничего не видно, но Павел спокоен - накануне всё проверил. Дорога в порядке. Вдруг машина дёрнулась - видимо, что-то под колесо попало. Через несколько метров снова то же самое. Начальник кричит: «Ты меня обманул! Рельсы не закреплены! Больше здесь работать не будешь! На две недели пайку хлеба сокращу!». А пайка - это 800 граммов. Штрафники получали по 300.

Как только вернулись в лагерь, Павел Груздев назад побежал - посмотреть, что там с рельсами? Он ведь проверял - всё было в норме. На улице холод жуткий - середина осени, дождь как из ведра льёт, да и стемнело уже, а железнодорожное полотно - почти 8 км. Где-то на середине пути, в канаве, где паровоз первый раз дёрнулся, он увидел лошадь. Она в тумане зашла на пути, легла спать - паровоз её и сбил. В другом месте то же самое. Заключённый номер 513 лошадей в кювет стащил. Пока возился, услышал звуки, доносившиеся из шпалорезки, что стояла неподалёку. Он вошёл туда и увидел, что парень, который должен был этих лошадей пасти, повесился. Что делать? Как его снять? Ножа и близко нет - если у заключённого найдут, то расстреляют без суда и следствия. Зубами развязать тоже нет возможности - следователь Спасский все выбил. Стал Павел Груздев молиться - и Скоропослушницу призывал, и Михаила Клопского, и угодника Божия Варлаама, и Иоанна Златоустого, кого он только ни вспомнил. Наконец, верёвка поддалась, развязал он беднягу, а парень уже и не дышит. Он ему искусственное дыхание, массаж сердца, снова молитвы возносить принялся. Наконец послышалось биение сердца.

Побежал Груздев назад, в лагерь, в санчасть. На улице холод и дождь, а на Павле одежда вся сухая - такой жар от тела шёл. Прибежал. Дрезину вызвал, врача отыскал и назад, к парню. Слава Богу, всё обошлось. Потом суд назначили - судить того паренька-пастуха. Война, мол, а он, немец-фашист, диверсию устроил. Заключённый 513, Груздев Павел, выступил в качестве свидетеля. Он судьям так сказал: «Парень, мол, не со зла это сделал - просто недоглядел, уснул. Он не хотел нарочно вредить. У него и жена есть, и дети. Он потому и в петлю полез, что устыдился своего проступка и испугался. Никакая это с его стороны не диверсия». Поверили.

Потом немец за добро Павлу добром отплатил - долгое время, пока они в одном бараке жили, от своей пайки хлеба кусок отламывал и Павлу на нары клал.

Лагерная Литургия

Вместе с Павлом Груздевым срок отбывали священники. Как он говорил, целая епархия набралась - два епископа, монахи, игуменьи монастырей, священники и огромное количество простых верующих. Большой их мечтой было поучаствовать в Божественной Литургии, но на зоне это невозможно. И всё же друзья Павла придумали, как это осуществить. Жена начальника пропусков, Анатолия Комкова, Лёля, была глубоко верующей женщиной. Она-то и упросила мужа позволить заключённым выйти в лес и провести службу. Ответственным за возвращение всех обратно в зону назначили Павла Груздева.

С самого утра женщины торопили Павла. Все боялись, что разрешение отменят, и ничего у них не получится. Однако, в положенное время, большая группа зеков выступила в лес. По дороге насобирали ягод, потом отжали из них сок, а из консервной банки сделали чашу для причастия. Алтарём послужил пень срубленного дерева. Молитвы все помнили наизусть. Служили от души. «Слёз было столько, сколько за всю жизнь не видел», - вспоминал впоследствии Павел.

Вернулись в лагерь все. Никто не убежал, хотя возможность такая была. Никто не хотел подвести Павла.

Через некоторое время, когда заключённых стали по этапу переводить в другой лагерь, начался дождь, и на глазах у всех молния ударила в тот пень. Он сгорел, дабы не осквернили впоследствии освящённое место.

Казахстан

Перевели Павла в Северный Казахстан - отбывать оставшийся срок наказания, а заодно, осваивать целинные земли. Участки давали большие - по три гектара. Хочешь, не хочешь, а брать обязан. И обрабатывать. Дело трудное, но Павел к сельскому труду привычен. Арбузы, дыни, овощи разные, злаки выросли у него на славу, вскоре даже корову завели. Она в тот же год двух телят родила. Благополучие, достаток и сытость пришли в жизнь Павла Груздева - излишки на базар возили, продавали. На вырученные деньги обновы покупали, дома строили. Жизнь потекла своим чередом.

А в 1953 году вышла амнистия. Из дома Груздеву сообщили, что отец с матерью его ждут, скучают. Поскольку без специального вызова бывшим заключённым свободно разъезжать по стране нельзя, сестра Павла, которая жила вместе с родителями в Тутаеве, прислала ему телеграмму, что, мол, мать его, будучи семи десятков лет, родила двойню и находится при смерти. Это было неправдой, но оказалось веской причиной, чтобы разрешить Павлу выезд.

Новая жизнь

Вернулся Груздев в родные места. После долгих мытарств с документами и реабилитацией остался он в Тутаеве. Стал священником, настоятелем храма в селе Верхне-Никульском. Постепенно слава о нём, как о прозорливце и лекаре от Бога, разошлась по всей Ярославской области, а после, и по стране. Народ длинной вереницей потянулся к нему на исповедь, отстоять службу и послушать проповедь.

Уже при жизни шла о нём молва, как о святом праведнике. Такой случай рассказали ленинградцы, которые перед каждым походом приезжали к нему за благословением. Они заметили, что без напутствия архимандрита рыбалка удачной не бывает. Взяли как-то рыбаки вместе с собой, за компанию, товарища, - популярного журналиста. Тот посмотрел всё, послушал, а вернувшись домой, в Ленинград, опубликовал в своей газете пасквильную статью «Житие отца Павла». Взяли её рыбаки и приехали к архимандриту показать. Тот прочитал и велел газету в прорубь выбросить.

Тот журналист к нему больше не приезжал - рыбачил в других местах, но недолго…, до зимы. Отправился он однажды на реку, на подлёдный лов. Сделал лунку, а лёд вокруг потрескался. Он в образовавшуюся полынью провалился. Так и погиб.

Отец Павел любил употреблять в речи фразеологизмы, говорил зычно, на старорусский манер. Советы архимандрита Павла Груздева были очень простыми. Он учил своих прихожан не гордиться и не возвышаться над другими людьми: «Если в человеке простоты нет, значит, он глуп и боится это показать, а может быть скрывает какой-то грех». Это же относилось и к обидчивым - умные, по его словам, никогда не обижаются.

Самого отца Павла сравнивали неслучайно с юродивыми. Одевался он бедно, жил скудно, а с важными и чиновными господами держал себя дурачком - так легче не поддаться на их провокации. Они к нему нередко с проверками приезжали. А он наденет на себя рваную рубаху, закатает одну штанину до колена и давай выгребную яму в сортире чистить. Те постоят-постоят, и уедут ни с чем: разве можно беседовать с человеком, который весь фекалиями перемазан?

В ленинградской столовой

В своих рассказах отец Павел не боялся выглядеть смешным и нелепым. Так, любил он повеселить товарищей историей о том, как пообедал в одной ленинградской столовой. В этом городе он гостил часто - там у него было много друзей и знакомых.

Приехал он как-то раз в Ленинград, в гости к владыке Никодиму. Тот спешил по делам, и предложил отцу Павлу, пока сам в отлучке, сходить в какую-нибудь столовую и там пообедать. Дал батюшке 25 рублей и уехал.

Отправился старик искать столовую. В одни его не пускали, потому что он был в валенках, в другие, потому что галстук не соответствовал требованиям. В конце концов, нашёл батюшка столовую, где кормили комплексными обедами. Заплатил он деньги, взял поднос с едой, сел за стол, поставил чемодан под стул и приготовился обедать, а ложку прихватить забыл. Делать нечего - вернулся в буфет, где столовые приборы выдавали. Взял ложку, а заодно и стопочку выпил. Подошёл к своему столу и видит, что там уже какой-то мужчина сидит и его суп ест. Что делать? Придвинул к себе батюшка второе, котлету пополам разломил, картофельное пюре разделил. Стакан компота на два разлил, и стал свою половину есть. А мужчина всё это время молча на него смотрел. Закончив трапезу, незнакомец поднялся и ушёл. Отец Павел тоже пообедал и собрался уходить. Хвать, а чемодана-то и нет. Украли?! Огляделся он по сторонам, к кому обратиться, и под соседним столом увидел свою поклажу. Понял старый священник, что чужой обед съел. Испугался он, стыдно стало - схватил свои пожитки, и бежать - через дорогу, в валенках, в длинной рясе, с чемоданом в руке и прямо на красный сигнал светофора.

Конец жизни и память

К концу своих дней Павел Груздев, последний старец святой жизни, совсем ослеп. Денег у него отродясь не водилось, а тут даже на лекарства не хватало. «На всё воля Божья», - без обиды и уныния повторял он. Не жаловался. Умер в больнице 13 января 1996 года.

Похоронили батюшку в Тутаеве, ныне Романов-Борисоглебск Ярославской области. Как и предсказывал отец Павел: «Родился пригодился, а умру - от вас не уйду», - больше 10 лет лежит священник в ограде местного кладбища, а тропинка к могиле Павла Груздева так и не заросла травой - круглый год идут к нему паломники и несут цветы.

Старец Павел Груздев почитаем в Москве, Санкт-Петербурге, городах Сибири и на Валааме. Его имя известно всем православным. К отцу Павлу приезжали со всей страны. К нему приходили за благословением, просили помощи в исцелении от серьезных болезней. Никому не отказывал он. Добрыми словами вспоминал отца Павла протоиерей Павел Красноцветов, именно благодаря ему стали известны выдающиеся этапы жизни священника.

Детство Павла

Священник в миру носил имя Павел Груздев. Он родился в Ярославской области в 1910 году. Родиной старца было село Большой Борок.

Происхождение и рождение

Родители мальчика были крестьянами, в дореволюционный годы жили очень богато. У них был большой участок земли, хороший дом, много скотины. Отец и мать поженились в 1910 году. До войны у них родилось трое детей. У мальчика было две сестры. Павел в семье - самый старший.

Семья

С ранних лет он активно помогал родителям. Умел ухаживать за скотиной, разбирался в пчеловодстве, знал названия и предназначение растений, умел обрабатывать землю.

В 1914 году отец ушел на войну. Мать осталась одна со стариками и детьми. То время изменило привычный уклад крестьянских семей. В период службы отца на фронте семья бедствовала. Павел, как самый старший, ходил по деревне, просил хлеб для матери и сестер, носил на спине дрова из леса.

Юношеские годы и молодость

Восстановить свое хозяйство семья так и не смогла. Мальчик вместе с матерью переехал жить к тетке в монастырь.

Жизнь в монастыре

Этот период своей жизни он вспоминал с особой любовью. В монастыре работал на пасеке, осваивал пчеловодство. Мальчик пас коров и лошадей, пел.

3 января 1930 года монастырь был закрыт. Павлуша перебрался в Хутынский монастырь, который расположен под Новгородом. Здесь он был облачен в рясофор и получил благословение епископа Алексия.

Находясь в монастыре, юноша был работником на Деревяницкой верфи, занимающейся строительством судов. После работы он пел в монастыре и звонил в колокола.

Работа в деревне

В 1932 году закрылся и Хутынский монастырь. Павел вернулся на свою родину к родителям. Здесь он стал работать на скотном дворе Государственной селекционной станции.

В это время произошла авария на Рыбинском водохранилище. Деревня попала в зону затопления. В 1938 году Павел вместе с отцом разобрали сруб дома и сплавили его по реке до Тутаева. Там они поставили новый дом. Юноша стал рабочим на базе «Заготскот», ходил в Леонтьевскую церковь. Так прожил он до 1941 года.

Арест и ссылка

В мае 1941 года Павла арестовали. Перед арестом к нему в дом пришел незнакомый молодой человек, который попросился на ночлег. Его радушно приняли, но постоялец оказался сотрудником НКВД. Ему нужна была информация о религиозных взглядах хозяина дома.

Уже на следующий день Груздева забрали в тюрьму. Его подвергли жестоким издевательствам. Следователь выбил ему все зубы. Но от своей веры Груздев не отказался даже под страшными пытками.

Долгие годы он провел в трудовом лагере под Вяткой. Во время отбывания наказания носил номер 513. Вера помогла настроить быт и в тюрьме. Павел входил в разряд политических заключенных. Они держались в стороне от отбывающих наказание по уголовной статье.

В период заключения работал путеобходчиком. В его обязанности входило следить за состоянием железнодорожных путей. Основным его участком была дорога от лесоповала до лагеря. Работу Груздев выполнял очень ответственно. Благодаря своей должности у него была возможность выходить за пределы лагеря и собирать грибы и ягоды. Заключенные очень страдали от нехватки витаминов, Павел приносил своим товарищам ягоды, чтобы поддержать здоровье. Он сам собирать и сушил лекарственные травы.

Однажды случилась история, которая спасла ему жизнь. Осенью он отправился со своим начальником проверять пути. Был сильный туман, и дорогу не было видно. В один момент что-то попало под колесо машины. Начальник стал кричать на Груздева, обвиняя его в обмане, недобросовестной работе.

Вернувшись в лагерь, Павел решил проверить, что произошло на рельсах. На путях он обнаружил лошадь, которую сбил поезд. Заключенный перетащил ее в канаву. Недалеко он увидел парня, который должен был везти лошадей, повешенным. Павлу никак не удавалось развязать веревку. Тогда он стал молиться, и удавка поддалась. Груздев сделал парню массаж сердца и искусственное дыхание. В результате повешенного удалось спасти.

Спасенный молодой человек оказался немцем. Долгое время он помогал Павлу в заключении. Он каждый день делился с ним хлебом.

В лагере отбывали срок много священников. Они очень хотели организовать Литургию, но в тюрьме это было невозможно. Провести службу помогла жена начальника выдачи пропусков. Она была очень верующей. Женщина уговорила мужа дать возможность заключенным уйти в лес и провести служение. После проведения Литургии вернулись все заключенные.

Последние годы отбывания наказания Павел провел в Северном Казахстане. Там он должен был заниматься освоением целинных земель. Благодаря своим навыкам работы на земле, юноша смог вырастить не только овощи и злаки, но и арбузы с дынями.

Освобождение и возвращение в Тутаев

В 1953 году Груздев попадает под амнистию. Свободно передвигаться по стране заключенным было запрещено. Сестра Павла прислала телеграмму, что их мать находится при смерти. Это дало возможность получить разрешение на возвращение в Тутаев.

Зрелый возраст

С возвращением в родные места началась новая жизнь. Долгое время он собирал документы, оформлял реабилитацию.

Монашеский постриг

С 1958 года будущий архимандрит Павел Груздев биографию свою связал со служением в церкви. В 1961 году он был пострижен в монашество архиепископом Ростовским и Ярославским Никодимом.

С 1960 года Груздев был настоятелем Троицкой церкви в селе Верне-Никульское. Не смотря на свою известность, святой отец очень скромно жил, просто одевался и питался, за свою жизни не сделал никаких накоплений.

Церковная служба

С 1983 по 1991 год Груздев служил архимандритом в Троицком храме села Верхне-Никульское. Он пользовался большим уважением у прихожан. К нему приходили получать советы от академиков до простых рабочих.

За решением жизненных вопросов, исцелением приезжали со всех уголков страны. В конце 80-х годов батюшка начал резко терять зрение. Из-за этого он был вынужден уйти из церкви в 1991 году. Он стал жить при Воскресенском соборе, принимать людей. Не смотря на болезни и плохое зрение, отец Павел проводил богослужения.

Последние годы жизни

Последний старец умер 13 января 1996 года. Он полностью ослеп. Денег совсем не было, не хватало даже на лекарства. К месту, где похоронен Груздев, тропинка не зарастает вот уже больше 20 лет. Круглый год сюда приезжают паломники со всей страны, чтобы почтить память старца.

Общение с отцом Павлом возвращало у жизни даже самых убитых горем людей, они становились жизнерадостными, веселыми. Он всегда разговаривал с приходящими к нему просто, используя в своей речи афоризмы, краткие полные образности высказывания, русские поговорки.

Одним из самых важных наставлений считается:

Самое страшное, по словам священника, потерять совесть. Он всегда говорил о том, что человек без молитвы - это птица без крыльев. Нужно ежедневно обращаться к Богу шепотом.

Он умел жить, любить и учил этому окружающих. Наставления всегда были простые на старорусский манер. Своих прихожан он учил жить без гордыни, в любви к близким.

Поститься и молиться святой отец призывал скромно и тихо, чтобы никто не видел. При этом пост нужно соблюдать не только в ограничения еды, но и духовно.

Батюшка говорил о том, что нужно стараться не казаться праведным перед людьми. Это нужно делать тайно, и тогда Господь воздаст и отблагодарит за все.

Писательская деятельность

Свои наставления батюшка записывал. Он обладал замечательным даром рассказчика. Живительной силой своего слова он мог исцелить собеседника.

Рассказы Самый счастливый день - это повествование всей жизни священника. Одна из глав книги носит такое же название. В ней святой отец рассказывает об одном своем дне в лагере. К ним привезли молодых девчонок. Несколько дней в дороге их не кормили, а дали хлеб перед самым приездом. Увидел Павел, как одна молодая девушка горько плачет. Оказалось, что весь паек за три дня у нее украли.

У Груздева в казарме был сохранен паек на день. Он принес его девушке, но та не взяла, сказав, что не продаст честь. Сунул он девчонке хлеб и убежал за зону молиться. Всю свою жизнь он вспоминал этот день, как самый счастливый в его жизни.

В сборнике рассказов описываются самые важные события Груздева. Начиная от его рождения, заканчивая последними днями. Никогда не унывал старец, не смотря на все, что ему пришлось перенести в жизни. На все он смотрел с любовью, ко всем относился с состраданием и пониманием.

Биография архимандрита очень тяжелая. Много перенес он бед и лишений, не потеряв веру. Молитва, искренняя доброта и глубокая вера помогли ему выжить и стать духовным наставником для верующих.