Еврейский быт и традиции. Повседневная жизнь еврейской семьи

Лазарь Фрейдгейм

Ностальгия
(Из еврейского быта)

Говорят, все мы, российские евреи, из еврейского местечка вышли. Путь этот кто с победой и праздником сравнивает, кто с Голгофой, а кто - просто жизнью называет. Пока живы евреи, существуют и местечки. Где в душе, а где и наяву. Большой город – Москва, например, - это тоже местечко. Только как посмотреть. Когда-то первый советский культурный министр (а если вам больше нравится, пожалуйста, называйте по формальному: первый нарком культуры) Луначарский сказал, чтобы чувствовать себя культурным человеком, нужно иметь три диплома: свой диплом, диплом отца и диплом деда. В действительности, и в культуре и в обычаях изменения происходят медленно. Может, так рассуждая, можно и сказать, что жить в городе можно долго, а из местечка еврейского, где-нибудь вблизи Егупеца расположенного, еще не выехать. Я родился в Москве, а вот родители мои, из мещан родом – сословие такое в царской России было, сюда из черты еврейской оседлости только совсем взрослыми приехали. По этому счету, может, только детишки моего сына смогут бравировать званием полного горожанина, а о еврейском местечке не вспоминать. Да тоже есть у меня сомнение, может у них самих вот этого «диплома» уже не будет, и счет заново надо будет начинать. А может все это совсем иначе в нас устроено. Именно потому, что культура прошлых поколений в нас живая живет, можем мы о еврейском быте и о местечке с добрым теплом вспоминать, не бояться мещанства, социализмом проклятого. Жизнь в городе уже далека от местечковой, но отдельные мгновения общения и быта с той средой тепло ассоциируются. К высотам можно тянуться, а от быта и семейного уюта не отказываться при этом.

Думаю, что не раскрою особого секрета, если скажу, что была в старой еврейской среде такая традиция дарить родственникам и друзьям к праздникам изделия из серебра. Красиво, долговечно, да и по старым временам не слишком дорого. В еврейских семьях многие годы напоминали о старой жизни субботние бокалы для вина, вставлявшиеся друг в друга, как позже появившиеся русские матрешки. Когда к началу ХХ века серебро стало заметно дороже, приспособились фабриканты изготавливать из серебра только ручки изделий. А уж когда в советское время и серебро продолжало дорожать и зарплата скудела, стали родственники вместо наборов отдельные предметы дарить, то ложечку на первый зубок, то подстаканник к юбилею… А то и совсем ненакладный путь стали находить: из старых запасов что-нибудь к случаю подбирать.

Да случаи бывали разные. Порой из этих запасов приходилось продавать что-либо, чтобы бреши в послевоенном семейном бюджете заштуковать. Так решила как-то мама несколько вещей серебряных продать. Не помню точно, то ли зимнее пальто мамино уж никак нельзя было на третью сторону за 20 лет перелицовывать, то ли нам с братом необходимо было какую-то одежку справить. Продать тогда серебряные изделия можно было только через пункты скупки с очень низкой ценой по весу серебра. Два больших субботних подсвечника и сейчас стоят перед глазами. Мы с братом тщательно чистили их перед продажей (до сих пор не могу понять, зачем это было нужно – чистить, не продавать). В хороших ситуациях из этих старых запасов можно было для подарка что-либо подобрать. По моему разумению, в качестве подарков это даже дороже для памяти, чем новое покупать. Случилась подобная ситуация в преддверье моей женитьбы, о чем узнал я только после свадьбы. Нравился матери моей невесты ее жених, я то есть. Хотела она его чем-либо необычным порадовать. Вспомнила она, что в сундуке еще с молодости ее мамы лежит набор для сервировки стола предметов на дюжину в коробке потертой. Сундук переворошила, коробочку, веревочкой перевязанную, нашла, слегка зубным порошком серебро почистила и, довольная, дочке показала. А Клара, Хайка по-еврейски, дочка ее, она ж невеста моя, в слезы. «С ума что ли, - говорит, - сошла. Мещанство это! Это никому не нужно! Сбежит он (это обо мне-то) от меня». Не стала мама расстраивать дочь уговорами. Отложила коробочку в сторонку. Дождалась очередной уютной беседы с женихом-гостем, мной то есть, и поделилась своим желанием по поводу подарка, не единственного впрочем. Нет, не сбежал я из-за этого. Много лет эти милые предметы использовались на нашем столе, радуя глаз. А почти через сорок лет бдительная советская таможня сочла их столь важной принадлежностью социалистического строя, что не разрешила их взять с собой при отъезде из страны. Так и ждут они в Москве уже 15 лет, дожидаясь времени воссоединения с праздничным семейным столом.

Совсем недавно из Москвы мне в подарок привезли фотографию первого десятилетия ХХ века с портретом молодой гимназистки – моей мамы. На обороте сентиментальная дарственная надпись, адресованная ее подруге Гите. Фотография сделана была в Малороссии - в Могилеве, входившем в черту оседлости евреев, где девочки учились в гимназии. В 20 годы благодаря оттепели 1917 года, отменившей черту оседлости, они обе оказались в Москве. Если вам показалось, что подходящее время для такой оттепели в 1917 году было в послеоктябрьские дни, то вы ошиблись. Оттепель, естественно, принес февраль 1917 года с отменой всех уложений, ограничивавших в царской России районы проживания евреев. Жизнь подруг пошла по-разному, но у них сохранилась милая традиция подарков к праздникам. У Гиты так и не сложилась семейная жизнь, она всю жизнь жила одна в маленькой комнате большой коммунальной квартиры. Обычно она приезжала к маме в канун Пурима и привозила традиционные домашние гоминташ и хворост. Так как выкроить время для готовки на коммунальной кухне было непросто, то Гита обычно пекла все загодя и хранила приготовленное до подходящего случая в единственном в ее комнате шкафу. Поэтому авторство угощений всегда можно было установить по неизменно присутствовавшему нафталинному запаху. Это так въелось в быт, что через много лет мой сын, попадая к бабушке вскоре после соответствующего еврейского праздника, говорил: «А это Гитины пирожки с нафталином». Это стало также стабильно, как единственный шкаф и коммунальная квартира.

Однажды в преддверье очередной годовщины нашей свадьбы позвонила мама, она же свекровь, и спросила, не будем ли мы против, если она подарит нам к этому дню серебряные столовые вилки. Затруднять пожилых людей заботами о подарке не хотелось, по-американски дарить деньги было не принято. Согласие было дано. Я не напрасно рассказал перед этим о старой маминой подруге Гите, ее шкафе и коммунальной квартире. Так вот, эта Гита на старости лет стала бояться, что недолюбливавшие ее соседи в какой-либо не очень прекрасный день в ее отсутствие залезут в ее универсального назначения шкаф, и извлекут оттуда без ее ведома лежащие там с начала века серебряные вилки. Она решила их продать, за деньгами же легче уследить в коммунальной квартире. Отнесла она их в скупку и узнала их тамошнюю цену. Но оставлять их там ей стало жалко, и она предложила их за эту цену Хасе. Так эти вилки попали в наш дом. Время было серое, квартиры маленькие, столы скромные, тарелки и сервировка компактные, чтобы гостей побольше одновременно за стол посадить можно было. Вилки же оказались не просто большими, они были очень большими, мастодонтами. Год за годом лежали эти массивные вилки без дела. Как говаривал когда-то фридмановский герой Мендель Маранц, «чемодан без ручки, тяжело нести и жалко бросить».

Пришла однажды жене идея утилизации залежавшихся вилок: выменять их на новые. Если их продавать, то на вырученные деньги даже и вилок для лимона не купишь. Решила она сделать «гешефт», бизнес то есть. Предложила на работе подруге, которая слыла знатоком старого серебра, эти гигантские столовые вилки в обмен на новые десертные: одна на одну. Таллиннские с елочкой на ручке тогда стали в моде. Подруга подержала эти вилки пару дней у себя и вернула: не пойдет. Вновь они осели на дне ящика буфета.

Времена меняются. Появился в Москве первый ювелирный комиссионный магазин, прямо у выхода метро «Университет». Там выплата сдатчику вещи определялась согласованной продажной ценой с вычетом комиссионного процента. Больше выходило, чем в скупке. Решил и я поучаствовать в этом деле. Взял я приросшие к буфету забытые шесть вилок и без конкретных планов, имея в голове принцип обмена баш на баш, поехал на разведку. Вход в магазин со стороны двора для сдатчиков вещей не внушал доверия. Тесная коморка ожидания - тоже. Все отделение оценки и сдачи вещей на продажу было больше похоже на захламленный коридор, чем на торговый зал. Сдатчик садился на стул к застекленному окошку, с другой стороны которого размещалась без особых излишеств свободного пространства приемщица. Я вытащил из дипломата сверток с вилками. (Дипломат, знаете, - такой универсальный тип мужской авоськи, куда могли вместиться шесть бутылок вина или пива, или два пакета картошки. Всех вариантов заполнения этого переносного уникума перечислить невозможно.) Приемщица строго попросила предъявить паспорт, – куда уж без него в магазине в то наше демократическое предкоммунистическое время. Холодно взяла сверток и, развернув его, с несколько большим интересом положила вилки на весы. «720 грамм по 50 копеек за грамм. Будете сдавать?» – на одном дыхании произнесла приемщица. Я почувствовал себя придавленным к стулу. В магазине стоимость шести новых серебряных вилок составляла примерно 35 рублей, - эта сумма и была у меня в голове. Ошарашенный вариантами пересчета я смотрел вдоль стеклянной загородки, от неожиданности не проявляя никакой реакции. Заинтересованность стала проявлять приемщица: «Это хорошая цена, Вы не сомневайтесь!» Да у меня в тот момент никаких сомнений и не было. Женщина стала выписывать квитанции, а вилки положила на стол за своей спиной. Другая приемщица, проходя мимо, протянула руку к вилкам и что-то тихо спросила. «Мои!» – резко ответила моя визави. Вилки оказались проданными в тот же день, по-видимому, не дойдя до прилавка магазина.

Через несколько дней я уезжал в командировку в Донецк. В Москве был очередной период дефицита на серебро и ювелирные украшения, вероятно, в ожидании нового повышения цен на эти товары не первой необходимости, роскоши – как значилось в официальных сообщениях. Я решил воспользоваться этой поездкой для покупки серебра на вырученные деньги и завершения, таким образом, обмена старых вилок на новое столовое серебро. В Донецке дефицита столового серебра не было. В столице угольщиков Донбасса основное население находило более ходовой товар для траты денег. В субботу я вернулся домой. Дипломат с покупками был не легче, чем с двумя пакетами картошки. Я положил его на угол письменного стола и скороговоркой сказал жене, что, наконец, реализовал ее идею по замене старых вилок. При этом я вытащил шесть вилок и передал жене. Она, обрадовавшись, лизнула меня в щеку и стала что-то говорить по поводу ценности ее идеи обмена. Я вытащил следующие шесть вилок… Затем на столе появились столовые и чайные ложки, столовые ножи и ножи-вилки для сыра, большая разливная ложка и салатные ложки разных размеров с вырезами и без них, двурогие вилки для колбасы и мяса и вилки с перепонкой для шпротов, ковшики для соусов и приправ и лопатки для масла, лопатки для пирога и совки для сахара, вилки для торта и ложки для варенья, вилки для лимона и кофейные ложечки… Процедура была обставлена на уровне праздничного салюта, а жена сидела с вытаращенными глазами и причитала: «Молодец Зайцева (то есть, сотрудница, «специалистка» по серебру), не взяла вилок Молодец Зайцева, не взяла вилок», пока весь стол не покрылся серебряными безделушками. Оглядев весь запас, жена родила следующую ценную мысль: это будет подарок на свадьбу сына. Почти так это и стало еще через много-много лет. Бывают же и успешные дела у потомков касриловских героев – «За один рубль - сто рублей»! А в тот момент я подумал: «Сколько в действительности должны были стоить шесть Гитиных вилок в руках не лоха (не про нас будь сказано)?» (В особенности мне странно все это представить сейчас, когда я более-менее правильно знаю цены старых серебряных изделий хороших российских фирм и при этом даже не знаю клейм на тех вилках). Но этот риторический вопрос звучал так же, как «Сколько стоит этот пароход?» в незабываемых «Искателях счастья».

В днях нашей жизни у каждого из нас есть предпочтительные события, праздники. Для кого-то это посидеть с друзьями, для кого-то встретиться или поговорить хотя бы по телефону с милым человеком, для кого-то выбраться на концерт… Особое настроение создает праздник как «красный» день календаря. Для меня таким несущим магическое ощущение зависимости от судьбы, доброго Бога, всегда был Новый год. Новогоднее зимнее застолье с шампанским традиционно загадочно завлекательно. Что год грядущий нам готовит? Но как-то много лет тому назад нас увлек дух еврейского нового года Rosh ha-Shanah, или как называют его на жаргоне «литваки» - Рошашана. Это время врезалось мне в память, и я много раз собирался написать о впечатлениях той сухумской осени, когда тепло отношений в компании удачно дополняло обстановку желанного отдыха. Только сейчас пенсионное безделье и податливый капризам хозяина компьютер позволили мне попытаться рассказать об этом. Когда я уже пишу этот рассказ, я еще точно не представляю, будет ли он о нашей московской компании, еврейском новом годе в доме сухумского раввина, о мелких причудах и радостях еврейского быта или обо всем понемногу.

В тот год из московской осени и слякотных ожиданий мы вырвались в отпуск в нежный бархат сентябрьского Сухуми. Еще в Москве на Казанском вокзале, в ожидании запаздывающей посадки, мы встретили Пинхаса, нашего старого знакомого, едущего по нашему же маршруту. Сентябрь-октябрь – пора еврейских новогодних праздников, от которых в московской жизни мы были обычно в отдалении. Знали понаслышке, поздравляли не многих следующих библейским канонам друзей, но не более. (Примерно так, как сейчас многие из нас воспринимают американские праздники). Пинхас был из другого круга, его выбор времени отпуска определялся не бархатным сезоном на Кавказе, а возможностью провести еврейские праздники вне сутолочных ограничений московской жизни, в кругу, как оказалось, близких ему глубоко верующих людей.

В предновогодний день, сократив традиционно капитальную по времени пляжную программу, мы договорились к началу службы встретиться в сухумской синагоге. Это было небольшое деревянное сооружение, мало похожее на многие синагоги Лос-Анджелеса или Сан-Диего. Была приподнято праздничная обстановка, а когда закончилась служба, на последних скамьях синагоги собралась молодежь, чтобы со стаканами водки в руке традиционными тостами завершить этот этап и подготовиться к праздничному вечернему застолью. Милая, непринужденная компания. К нам подошел раввин, выглядевший несколько старше нас, и пригласил Пинхаса, хорошо ему знакомого, и нас разделить праздничную трапезу в его доме. У меня возникли некоторые опасения, насколько мы, далекие от традиций, впишемся в такую среду. Вскоре (правда, после непростых для некоторых испытаний) я понял, что эти опасения были совершенно напрасны.

За длинным столом расположились все участники празднества. Ермолки и кипы на головах мужчин были, пожалуй, единственной особенностью обстановки. Хозяин представил всем собравшихся за столом их еврейскими именами. Мы с женой на этот вечер стали Лейзером и Хайкой. Каждый из мужчин поочередно скороговоркой прочел молитву «Борух Ато Адэй-ной Элэй-хейну Мэлэх Хоэйлом Ашер Кидшону Бемицвэйсов Вецивону Лехадлик Нэр Шел Йойм Хазикорэйн!..» Тем, кто спотыкался в тексте, хозяин подсказывал следующие слова. Практически для всех это была естественная и совершенно не обременительная процедура. Да, почти для всех. Но не для меня… Когда подошла моя очередь, какой-то ступор охватил меня. Я встал, смиренно склонил голову и … не мог вспомнить ни одной фразы из только что неоднократно повторенной молитвы. Я не мог выдавить из себя ни одного слова. Ребе, как и другим, в помощь напомнил первые слова: «Борух Ато Адэй-ной»… Я попытался повторить. В жизни я всегда плохо все делал с чужого голоса. Язык не повиновался. В памяти сомнительно задержались только два звука. Пряча глаза, я попытался этими двумя слогами закрыть предложенную фразу:
-Борах…, - произнес я.
-Борух Ато Адэй-ной, - спокойно повторил хозяин.
-Борух Атаа, - смог только откликнуться я.
- Адэй-ной, - входя в мое положение, отрывисто добавил ребе.
С второго-третьего раза я одолел «Адэй-ной». Но когда надо было произнести «Элэй-хейну», это оказалось выше моих сил. Хором и в одиночку мне подсказывали звучание этого слова. Сидящая справа Хайка готова была прочесть без запинки всю молитву, придя мне на помощь, но женщине за столом не положено этого делать. Голос не повиновался мне. Я успешно сдал в жизни много экзаменов, но тут я чувствовал, пришла погибель моя. Такого бессилия мне не приходилось испытывать ни до, ни после этого. Казалось, нет более тяжелого испытания, чем «Элэй-хейну». Но все в жизни как-то кончается. Это истязание тоже, но я даже не помню, как я преодолел остальную часть молитвы. Добрые отношения всех участников сгладили этот эпизод. Традиционный тост: «В будущем году в Иерусалиме» (сегодня мне не страшно даже привести его в соответствии с ивритским звучанием: «Ле-шана ха-баа бИерушалим ха-бнуя»), звучал для нас без особого подтекста. Тогда еще нам казалось, что наша советская жизнь предрешена на веки веков. А Пинхас следующий новый год встречал уже в Израиле.

Еврейские, народные и синагогальные, мотивы перемежались с рассказами из еврейской жизни. Некоторые из историй, которые вы читаете сейчас, тоже были рассказаны там. Время текло незаметно. Компания то разделялась на группы, то вновь объединялась за столом. Звучали тосты, и после каждого звучало «Ло мир але ин эйнем»:
Ло мир алэ инэйнем, инейнем
Йонтов мэкабл понем зайн,
Йонтов мэкабл понем зайн.
Ло мир алэ инейнем, ло мир алэ инейнем
Немен а бисэлэ вайн.

В нашей американской жизни самой распространенной застольной песней стала
«Happy birthday to you”. Традиционно она звучит в наиболее торжественный момент выноса именинного торта. Хорошая, добрая традиция, но почему-то она почти нацело вытеснила в нашей еврейской среде теплую еврейскую мелодию «Ло мир але…», так легко приспосабливаемую к любому виду торжества и объединяющую всех участников застолья.

Наперебой продолжали звучать тосты, все дружно пели общие слова «Ло мир але…», а Хайка солировала в добавлениях, славящих очередного участника: «Ребе мэкабл понем зайн», «Пинхас, который в следующем году пришлет нам привет из Иерусалима, мэкабл понем зайн». Эти вставки вместо традиционных двух-трех слов порой неожиданно становились короткой шуточной новеллой, охотно поддерживаемой всеми гостями:
«Лейзер мэкабл понем зайн,
Лейзер, который в первый раз прочел молитву «Борух Ато» и при этом справился даже с «Элэй-хейну», мекабл поним зайн».

Для меня по-прежнему настоящим Новым годом является декабрьско-январская эстафета, но когда всеми владеет замечательное единство «Ло мир але инейнем», когда так естественно звучит «Лехаим», кажется, что ничего не может помешать претворению в жизнь каждого из замечательных пожеланий.

Лехаим, лехаим, лехаим-лехаим …

Мы, московские молодые евреи, далекие от религиозного еврейства, чувствовали себя своими в теплой обстановке этого вечера. Казалось, что мы всю жизнь находимся здесь, говорим с милыми распевными интонациями; опережая мысли, задаем вопросы по поводу еще не прозвучавших ответов. Другие слова, другие имена, но свои душевные люди.

Сложное это дело – еврейские имена в советской среде. Разные Хася, Сарка, Гита, Хайка, Додик, Натан, Зямка, да еще двойные, как Шмуел-Ноте, или Давид-Шлема или еще большие напластования имен. Да и имя автора тоже не из самых простых. Имена эти характерны для старого еврейского быта, но как-то непривычны великодержавному уху. Глядишь, в добавление к картавому передразнивающему повтору и смешок раздается. Постепенно, к сороковым военным годам еврейские имена Абрам и Сара стали обиходным антисемитским оскорблением, эвфемизмами слова жид. (Кстати, это звучало ничуть не хуже запущенного с легкой руки Ильи Эренбурга призыва к уничтожению фрицев, с использованием широко распространенного немецкого имени, сменившего заглавную букву на строчную и в обиходе ставшего обозначать немецких захватчиков). В местечках, еврейских деревнях то есть, такой проблемы, естественно, не было. Но с прогрессом в жизни и с голодом в деревне не поспоришь. Распадались и местечки, дети покидали насиженные места и устремлялись искать счастья в большом мире. Хорошо ли или плохо это воспринималось советской властью сказать однозначно трудно. Но пришло время упорядочить этот миграционный процесс. В начале тридцатых годов были введены паспорта. Раньше власть имущие о них говорили: буржуазные предрассудки, способ закабаления трудящихся, привязывания к одному месту. Со временем оказалось, что и советской власти это подойти может, да еще и круче, чем в других странах. Советские клерки – паспортистки еще не очень поднаторели в новом деле, да и сами граждане еще не очень осознали важность этого своего свойства – личного имени. Стали в разных документах разные имена проскакивать. То по привычному звучанию, то - чтобы легче для непривычного уха звучало, дань ассимиляции то есть. Да две стороны, говорят, у каждой медали есть.

Теща моя всю жизнь в быту и на работе была Евгенией Самойловной Хорошей. (Не обидное это название – теща. Я ее так при добрых отношениях всю жизнь звал, ей нравилось). С фамилией этой она родилась. С этим именем, так хорошо звучащим, получила она высшее образование, защитила кандидатскую диссертацию, опубликовала более сотни научных работ – Е.С. Хорошая, легко и просто. После смерти мужа понадобилось переоформить подмосковную дачу на ее имя. Подобрала она необходимые документы и принесла их в Первую московскую нотариальную контору, москвичи знают, что на Кировской, Мясницкой ныне, как в старые времена, когда победители еще не съездами партии определялись. Очередь, ожидания, житейские мелочи, в общем. Преодолела она все это, нотариусу на стол папочку положила. Дело, кажется, обычное. Всю жизнь вместе прожили, старшему сыну уже больше четверти века стукнуло. Нотариус бумажки влево-вправо перекладывает, серьезный такой, хмурый. «Не ваш это муж по документам получается, - говорит нотариус. – По паспорту вы – Хорошая, а по свидетельству о браке вы – Зак-Хорошая. Да и с именами тут не все в порядке». Короче, для переоформления дачи нужно через суд свидетельскими показаниями установить личность заявителя и принадлежность детей обоим родителям.

Вот тут то и надо набраться немного терпения. Who is who?

Кажется все просто. В семье пять человек: родители и трое детей. Но сколько имен!?

Отец – по свидетельству о смерти Зак Илья Григорьевич, по свидетельству о браке Зак Элья Гиршевич. Мать – по паспорту Хорошая Фрума-Геня Шмуйловна (в быту Евгения Самойловна), по свидетельству о браке Зак-Хорошая Ф-Г.Ш. Старший сын – по паспорту Зак Григорий Ильич, по свидетельству о рождении – Зак Григорий Эльич. С двумя другими детьми все совпадает: каждый по фамилии Зак и по отчеству Ильич (Ильинична).

В соответствии с этими перечнями имен в московский Таганский районный суд подается заявление, в котором на основе свидетельских показаний просят установить соответствие личности каждого всем записанным в документах именам. Для объективности решения – два свидетеля требуются, да чтобы знали истцов спокон века. Свидетелями указываются сосед по дому, живущий этажом ниже Лев Соломонович Блох, и семейный детский врач Евсей Зеликович Бокштейн. Люди солидные, стаж знакомства каждого с истцами составлял почти тридцать лет, а детишек с рождения знают. Подходят, значит. Судебная пошлина уплачена, заседание назначено, дата подошла, все необходимые участники присутствуют в судебном заседании. Судья вызывает первого свидетеля, просит предъявить паспорт, задает туговатому на оба уха Блоху необходимые вопросы по соответствию имен и личностей. Свидетель, кивая непрерывно головой, говорит, а что ж не подтвердить, когда все это так и есть. Судья без лишних проволочек переходит к показаниям второго свидетеля. Но вдруг происходит накладка: свидетель не принес паспорта. Благо, что дом свидетеля в двух минутах хода от суда, и судья соглашается не прекращать заседания пока кто-либо из молодых участников не сбегает за паспортом свидетеля. Судья не успевает даже заполнить необходимые формальные данные, как паспорт уже в руках секретаря. В растерянности перешептываются судья, секретарь и заседатели.

Следует долгая немая сцена. Нервно переглядываются истцы, взглядом впиваются в судебный персонал. Даже представить себе не могут, в чем очередная загвоздка приключилась. Встает судья и строго вопрошает: «А кого вы нам в свидетели предлагаете?» В паспорте свидетеля по делу об установлении личностей Заков вместо Евсей Зеликович Бокштейн написано: Ицик-Евсей Ушер-Моисей Зеликович Бокштейн!

Обстановка разрежается дружным смехом и вопросом судьи к истцам, не захотят ли они выступить свидетелями по установлению личности приведенного ими свидетеля. А всерьез, судья предлагает внести коррективы в исковое заявление в соответствии с паспортными данными свидетеля. Аминь! Еще через несколько дней положительное решение суда было получено. Замечу, правда, что переоформление дачи произошло еще через тридцать лет уже на имена троих детей.

Завидная такая фамилия для русскоязычного слуха: Хороший, Хорошая. Даже трудно при произнесении принять ее за фамилию. Еще в детстве Клара, вы помните: жена моя, когда спрашивали данные о родителях, говорила: «Мама у меня Хорошая». На это традиционно следовал немедленный ответ: «У всех мамы хорошие!». Я, как зять, могу подтвердить, что Хорошая была очень хорошей! С этой же фамилией, носителем которой был брат моей тещи Израиль Самойлович Хороший, инженер-строитель, была связана накладка в речи многословного Н.С. Хрущева. Спичрайтор написал докладчику: «Особое значение для сохранения урожая зерна имеет своевременное возведение элеваторов из сборного железобетона по предложению инженера Хорошего И.С.» Генсек, войдя в раж, небрежно заглядывая в текст, заканчивает эту фразу: «по предложению инженера хорошего, - недоумевающе смотрит в зал, и с припечатывающим жестом правой руки заканчивает, - хорошего инженера». В институте, где много лет работал И.С. Хороший главным инженером, его после этого так шутливо и звали: хороший инженер.

Такую фамилию приятно приобрести, но с ней жалко расстаться. Видимо поэтому женщины, входящие в семью, принимали эту фамилию, как бы просто по традиции, а женщины с этой фамилией не меняли ее при замужестве. Старшая дочка «хорошего инженера» по очень энергичному настоянию жениха получила свидетельство о браке с новой фамилией Малеванчик. Но как-то так получилось, что паспорт она «забыла» поменять. И Хорошая осталась как бы Хорошей. Много лет без особых проблем прожила она в Москве. Но все до поры, до времени… Семья ее сына стала оформлять документы на выезд в Израиль. Понадобилась расписка родителей, что они не имеют претензий к сыну. Может, и не возникло бы проблемы, но в свидетельстве о рождении сына указано, что фамилия матери Малеванчик, а в паспорте – Хорошая. Волнений через край: сын ворчит, муж ругается, бумага необходима срочно, а человека как бы нет. Взвесила все за и против Аня Хорошая, она же Хана Малеванчик, и пошла менять паспорт на новую фамилию через четверть века после замужества. Надо же такому случиться, – все прошло без особых проблем, не в традициях «еврейского счастья». Обновленная мама подписывает все необходимые справки, и все успокаивается. Жизнь постепенно входит в обычную колею. Но не тут то было. Диплом на имя Хорошей, трудовая книжка – тоже, на работе в библиотеке все знают Хорошую. Опять возникли проблемы. Вновь, взвесив все за и против, решила Х.И. Малеванчик вновь стать Хорошей. Сейчас она с этой старой фамилией в английском написании живет в одном городе с семьей сына – в Сан-Диего – и порой с веселым юмором вспоминает все эти перипетии.

Жалко как-то, что эта фамилия у всех ее носителей утратила свое нежное и теплое звучание с заменой документов на американские и израильские. Да и вообще, так уж получилось, что в следующем поколении уже не будет владельцев такой милой фамилии, несмотря на все старания ее носителей.

Далекое – близкое…

«Если дети – это счастье, почему же счастья должно быть мало?» – говорят многодетные еврейские родители, с одинаковым воодушевлением придумывая имя как первому ребёнку, так и девятому.

Раньше в каждой традиционной еврейской семье детей было много. Иногда было даже непонятно, как мамочка различает близняшек Голду и Ривку и успевает следить, чтобы Шлоймик не отнимал машинку у Додика. Еврейской женщине всё это под силу! А почему? Да потому, что евреи всегда очень много внимания уделяли воспитанию.

Как приятно быть младшим... Но если бы ты родился в традиционной еврейской семье, это удовольствие не продлилось бы долго. Как только мама начинает заговорщически переглядываться с папой, есть больше творога и нежно поглаживать свой живот, – в доме скоро появится «тинок хадаш» – «новый малыш». А это означает, что у старших детей появятся новые обязанности: подогреть бутылочку с молоком, помыть погремушку, почитать вечером сказку.

Пока другие выгуливают собак и кормят кошек, еврейские дети учатся ответственности, становясь старшими братьями или сёстрами.

Да, младший ребёнок – царь и король в традиционной еврейской семье. Он самый важный человек в доме, но – только после родителей.

Во время обеда первую тарелку мама подаёт папе, – а в тарелке, конечно, самый лакомый кусочек; потом нальёт супу себе и только после этого – детям. И это, разумеется, не потому, что мама недостаточно их любит. Просто с самых малых лет дети должны научиться уважать старших, в первую очередь – родителей. Ведь недаром это одна из десяти главных заповедей, полученных Моше (Моисеем) на горе Синай.

«Люби отца своего и бойся матери своей», – написано в Торе. Священная книга никогда не говорит ничего само собой разумеющегося. Согласись, было бы гораздо естественнее и проще, если бы заповедь звучала так: «Люби мать свою и бойся отца». Маму каждый любит, а папу каждый уважает и боится его разочаровать. Но нет, Тора требует бояться слабой мамы и любить даже самого строгого отца!

По мнению мудрецов, отцу нельзя говорить: «Папа, ты прав!» Вы спросите: а что же плохого в том, чтобы согласиться с отцом? Конечно, ничего! Но если вы говорите: «Папа, ты прав», – получается, папа мог быть и не прав. А это, согласно еврейской традиции, совершенно невозможно.

Еврейский ребёнок не должен называть родителей по именам – это считается неуважением. Есть даже известная песня о том, как девушка выбирает себе жениха. Вот она наконец-то находит того, кто ей нравится. Но его маму зовут так же, как и её саму – Сарой! А это значит, что парень не может на ней жениться. Ведь если он в присутствии матери будет звать жену Сарой, мама может подумать, что он зовёт по имени её.

Кстати, проблему можно решить, если невеста поменяет имя или возьмёт ещё одно. Достаточно вечером в субботу сказать специальную молитву – браху, и вместо Сары появится Сара-Ривка. У еврейских девочек часто бывает несколько имён. Однако, согласно традиции, имя может повлиять на судьбу. Поэтому второе имя обычно дают, только если что-то идёт не так – например, ребёнок много болеет.

…Все дети рано или поздно вырастают. А папа с мамой начинают стареть, ничего с этим не поделаешь. И даже если у них в конце концов испортится характер, мы должны помогать им, терпеть их и любить. В еврейской семье взрослые дети заботятся о родителях не только из чувства долга, но с радостью и любовью – так, как когда-то мама и папа заботились о них.

История еврейского народа, насчитывающая несколько тысячелетий, полна драматических и трагических коллизий. Свыше четырех тысячелетий евреи жили (и поныне живут) в соседстве с самыми разными народами. Неудивительно, что они волей-неволей перенимали чужие обычаи. Удивительно другое: во всех еврейских общинах - от России до Австралии, от Америки до Китая - очень многие обряды, ритуалы и фольклорные представления сходны. За четыре тысячелетия успела взойти и закатиться звезда не одной цивилизации. (Вспомним курс школьной истории: Египет и Древняя Греция, Древний Рим и Византия…) Как же удалось этому небольшому, рассеянному по всему миру народу сохранить незыблемыми свои традиции и обычаи? Может быть, дело в том, что еврейский народ с самых древних времен был народом книжным. Практически вся еврейская культура - в том числе и фольклор, и ритуальная практика - зиждется на священных книгах, общих для всех евреев, где бы они ни жили.

Мы хотим рассказать здесь о традициях и ритуалах, связанных в иудаизме с беременностью, родами и первыми днями жизни ребенка. Однако в таком рассказе нам неизбежно (по указанным выше причинам) придется ссылаться на еврейские священные книги - например на Тору и Талмуд. Наверное, не все знают, что это за книги, и мы сочли возможным предпослать этой статье небольшой очерк, который позволит любознательным читателям немного сориентироваться в еврейской религиозной литературе, служащей истоком и основой всех ритуалов, обрядов и традиций еврейского народа.

Еврейскому народу человечество обязано одним из древнейших в истории человечества литературно-исторических памятников - Библией. Библию считают своим священным писанием две религии - иудаизм и христианство. Согласно иудаистскому вероучению, еврейский народ заключил с Богом Завет - своего рода договор между Богом и людьми. Вся религиозная жизнь евреев пронизана напряженным ожиданием прихода Мессии - Божьего посланника, который избавит наконец еврейский народ от тяжких страданий, преследующих его на протяжении всей его истории. Христиане же считают, что Спаситель - Иисус Христос - уже был послан человечеству (а не одним только евреям). Именно об этом повествует Новый Завет, не признаваемый иудаистами. (Т.е. христианская Библия, в отличие от еврейской, состоит из двух частей - Ветхого Завета и Нового Завета.) Ядро Ветхого Завета составляет так называемое Пятикнижие, состоящее, как легко догадаться, из пяти книг: Книга Бытия, Исход, Левит, Числа и Второзаконие. Пятикнижие по-еврейски - Тора. С тех пор как Моисей заключил Завет с Господом, жизнь правоверного еврея строжайшим образом регламентирована. Что, как и когда есть? Как жениться, выходить замуж, рожать, хоронить? Ответ на все эти вопросы иудаисты находят - наряду с Торой - в Талмуде. После бегства еврейского народа из египетского рабства, во время сорокалетних странствий по пустыне пророк Моисей взошел однажды на гору Синай, где принял от Бога каменные скрижали с высеченными на них заповедями, данными Богом своему народу. Однако считается, что Моисей удостоился еще и беседы с Богом и получил от него некие устные указания, которые и стали позднее основой Талмуда.

Итак, что делают и чего не делают правоверные евреи в связи с беременностью, родами и в первые дни жизни новорожденного? Расскажем обо всем по порядку.

Беременность

Никаких магических или мистических ритуалов, связанных с беременностью (как, впрочем, и с родами), в Библии нет, зато ими изобилует Талмуд.

Считалось, что беременную женщину постоянно подстерегают злые духи, от которых ее всячески старались оберегать. В доме вывешивали амулеты со стихами из Библии. В восточных еврейских общинах существовал обычай, называвшийся «хадаш» («новый»), когда за неделю до родов к беременной приходили девушки-подруги и пели специальные песни, в которых просили дарования счастливой судьбы новорожденному. В еврейских общинах Германии было принято очерчивать мелом или углем круг на стенах помещения, где должны были проходить роды. Здесь тоже за несколько дней до родов беременную женщину непременно навещали каждый вечер - правда, приходили не девушки, а мальчики, - чтобы читать специально предписанные для этого случая псалмы. Иногда гости оставались на ночь и «охраняли» беременную. Дело в том, что у постели беременной, согласно Талмуду, должны безотлучно присутствовать три человека, призванные оградить ее от козней злых демонов. Иногда в доме будущей матери с той же целью вешали полоски бумаги с текстом одного из псалмов - над окнами, дверью, отверстием печной трубы и другими отверстиями, через которые, как полагали, в дом может проникнуть нечистая сила.

Роды

Уже в Торе - самой древней из всех известных нам еврейских священных книг - есть заповедь «плодиться и размножаться» - первое повеление, данное человечеству Богом. И там же сказано, что родовые муки - это наказание за грехопадение человечества. Интересно, что в дальнейшем это представление получило логическое развитие: если тяжелые роды - это кара за непослушание, то, соответственно, легкие роды, без боли и мучений, - это награда за праведность. Не случайно в Талмуде приводится история о том, что мать Моисея была избавлена от проклятия Евы благодаря своему благочестивому поведению. В Библии упомянуты и повивальные бабки. Проанализировав библейские описания родов, ученые пришли к выводу, что в те времена женщины рожали, сидя на особом стуле, который назывался «машбер», или на коленях мужа, а повивальные бабки помогали принимать роды. Роженица в Талмуде называется «хайта» («ожившая») или «махбалат» («залог»): по талмудическим представлениям, в момент родов она как бы временно умирает и находится во власти смерти, а потом возвращается к жизни.

У евреев, как и у многих других народов, в частности у славян, считалось, что облегчению родов способствует отсутствие любого рода застегнутых и закрытых предметов в одежде роженицы и в помещении, где происходят роды. Женщине расстегивали все пуговицы и застежки на платье, снимали пояс, распускали волосы. В доме открывали все окна и двери. Помимо этого, завешивали зеркала, так как верили, что в них скрывается Сатан и другие демоны. Талмудисты полагали, что страдания женщины при рождении девочки сильнее, чем при рождении мальчика. При особенно трудных родах в руку роженицы вкладывали ключ от синагоги, а рядом с ней клали ленты, которыми опоясывают свиток Торы. В некоторых еврейских общинах (например, на Украине) в особенно тяжелых случаях родственники роженицы даже специально шли в синагогу и открывали ковчег, в котором хранится свиток Торы, - так называемый Арон Кодеш. Вероятно, этот обычай евреи заимствовали у соседей-христиан, поскольку у славян было повсеместно принято в подобной ситуации просить священника открыть Царские Врата в алтаре церкви. И священники, и раввины долгое время пытались (не очень успешно) бороться с этой традицией.

Суббота для правоверных евреев - священный день, когда запрещена какая бы то ни было работа - нельзя даже зажигать огонь и включать/выключать электрический свет. Однако ради рождения ребенка и здоровья роженицы еврейский Закон разрешает нарушать субботу и все остальные праздники. Правда, если то или иное действие не диктуется непосредственной опасностью для жизни и здоровья роженицы или младенца, в субботу от этого действия все же старались воздержаться. Например, если роды проходили в будний день, «детское место», или послед, следовало сразу предать земле в виде залога того, что и человек со временем будет возвращен земле. В субботу послед не хоронили, но сохраняли кто где мог: знатные женщины - в чашах с оливковым маслом, победнее - в шерстяных лоскутках, а совсем бедные - в вате.

После родов

После родов и роженица, и новорожденный продолжают пребывать в переходном, «пограничном» состоянии между жизнью и смертью, между тем миром и этим. В течение нескольких дней после родов разрешается нарушить субботу, чтобы развести огонь для роженицы, разогреть еду и т.д. Одни раввины полагают, что этот период исчисляется тремя днями, другие - семью, третьи - тридцатью. Характерно, что именно эти цифры - три, семь и тридцать - являются различными этапами траура по умершему человеку.

Некоторое время после родов женщина считается ритуально нечистой. Согласно библейской заповеди, после рождения мальчика женщина остается нечистой семь дней, а потом еще 33 дня она должна «сидеть в очищении» - не прикасаться ни к чему священному. После рождения девочки все сроки увеличиваются вдвое: женщина считается нечистой две недели, а потом «сидит в очищении» 66 дней. В одной из книг это объясняется следующим образом: хотя мужчина и женщина были сотворены в один день, Адам был введен в райский сад через неделю, а Ева - лишь через две недели после появления на свет, поэтому у мальчиков есть преимущество в сроках перед девочками.

В случае рождения мальчика самым тяжелым этапом для роженицы и ее сына считается период от родов до обрезания. В одной средневековой еврейской книге X века встречается интересный рассказ о женском демоне Лилит.
Первая жена Адама, Лилит, была, как и Адам, сотворена из земли. Они жили в райском саду и однажды решили заняться любовью. Лилит потребовала равноправия - она захотела лежать сверху. Адам ей этого не позволил, тогда она произнесла тайное имя Бога и исчезла. Адам возмутился, воззвал к Господу, и Господь создал ему из его собственного ребра вторую жену - Еву, «плоть от плоти», которая была во всем послушна Адаму. А вдогонку Лилит Господь послал трех ангелов - Санви, Сансанви и Самангелофа. Они нашли Лилит стоящей посередине моря и заключили с ней договор. Лилит пообещала, что будет вредить только маленьким детям до дня обрезания и не будет трогать тех детей, рядом с которыми она увидит этих трех ангелов или амулеты с их именами.

С тех пор во многих общинах принято до обрезания класть в колыбель к младенцу амулеты с именами этих ангелов. Евреи верили, что злые духи становятся очень опасными накануне обрезания, тогда как после совершения этого обряда младенец значительно меньше может опасаться их власти. Чтобы отвести опасность, применяли всевозможные амулеты и совершали магические обряды. В европейских (ашкеназских) общинах в ночь накануне обрезания совершали «вахнахт» - «ночное бдение» у постели матери и младенца, во время которого зажигали как можно больше свечей, а родственники читали молитвы и устраивали особую трапезу.

Мальчики: обрезание

Важнейшая веха в жизни мальчика (о девочках мы поговорим чуть позже) - обрезание. Обрезание - это удаление «крайней плоти», т.е. кожи на конце пениса. Оно практиковалось и практикуется у многих народов. Существуют резные изображения древних египетских жрецов в момент обрезания; у римлян певцы проходили эту операцию, считая, что это улучшает голос. Сегодня многие мужчины-неевреи делают обрезание просто потому, что полагают, что крайняя плоть легко становится источником инфекций, если не содержится в чистоте. Однако еврейское (и мусульманское) обрезание - это не просто хирургическая операция. Оно делается из религиозных, а не из медицинских соображений. Обрезание в иудаизме знаменует присоединение человека к Завету между Богом и еврейским народом. Согласно еврейской традиции, обрезание должно состояться на восьмой день - даже если этот день придется на субботу или на праздник. Однако если есть опасения за здоровье ребенка, обрезание переносится на более поздний срок. Обрезание - событие радостное, на эту церемонию приглашают много гостей, устраивают обильную трапезу, младенцу дарят подарки. По традиции европейских евреев (ашкеназов) перед обрезанием родители должны выбрать мужчину и женщину, обычно супругов, которые будут «кваттерами» («приносящими»). Кваттеры приносят ребенка к обрезанию. Их участие в дальнейшей жизни ребенка напоминает функцию крестных родителей в христианском мире. По Закону обрезание может сделать любой человек - неважно даже, мужчина или женщина, - однако в течение многих веков обряд обрезания по традиции исполняется человеком, специально обученным этому ремеслу. Такого человека называют «мохель». Когда он готов приступить к операции, женщина, кваттерин, берет младенца у матери и несет его на подушке в комнату, где собрались мужчины. Там она передает ребенка своему мужу, кваттеру, который относит его к мохелю.

Отец ребенка стоит рядом. Прежде чем провести обрезание, мохель помещает ребенка вместе с подушкой на свободный стул, который называется креслом Ильи-пророка. Существует древнее поверье, что дух этого пророка присутствует на каждом обрезании. Затем младенца кладут на колени к человеку, выбранному на роль «сандака» («принимающего»).

На протяжении всей процедуры сандак держит младенца на коленях. Миссия сандака считается очень почетной. Родители обычно просят стать сандаком дедушку ребенка или уважаемого члена общины. Как только обрезание сделано, отец произносит благословение, в котором говорится о том, что Бог повелел проделывать это, чтобы ребенок мог присоединиться к Завету. Потом мохель берет мальчика на руки, благословляет его и нарекает ему имя, заранее выбранное родителями.

Девочки: наречение имени

Девочкам имена присваиваются по-другому. Обычно это происходит в синагоге, в первую субботу после рождения ребенка. Отца девочки просят при этом прочитать текст Торы.

Евреи-сефарды, жители восточных общин, издревле называют детей именами ближайших родственников: отца, матери, бабки и т.д. Среди европейских евреев (ашкеназов) не принято давать ребенку имя человека, который еще жив. Широко распространен обычай называть детей именами праведников (цадиков). Считается, что праведность великого человека помогает тому, кто носит его имя, идти по верному жизненному пути.

История еврейского народа тесно связана с религией. Праздники посвящены событиям, описанным в священных книгах. С ними связаны определенные обычаи.

В Израиле празднуют четыре Новых года, и все не первого января. Начало каждого месяца и последний день недели, по традиции, тоже праздники. Все происходит по еврейским обычаям.

Праздничная суббота

Шаббат – время отдыха, время для семьи и дружбы. В субботу никто не работает, даже животные.

В Шаббат нельзя включать свет, вечером женщина свечи. Их ставят на праздничный стол. Перед трапезой читаются молитвы над вином и хлебом. Вино наливают всем присутствующим.

В пятницу готовят чолент – кушанье из фасоли или бобов с мясом и специями. До подачи на стол блюдо все время стоит в духовке, от этого становится особенно вкусным. Едят в субботу и фаршированную рыбу.

Праздники и обычаи

В Новый год, который евреи начинают отмечать в сентябре – октябре, принято задумываться о прожитом, о своем отношении к окружающим и к богу. Это время раскаяния и добрых намерений.

Обычно едят символические блюда. Яблоки с медом, чтоб новый год стал щедрым и сладким. Рыбью голову, чтоб быть головой. Гранат, чтобы заслуги стали многочисленными, словно зерна граната.

Йом-Кипур – самый святой день в году. Двадцать пять часов верующие евреи постятся, не моются, не надевают кожаную обувь. Молятся в синагоге. «День искупления» завершается протяжным звуком бараньего рога – шофара.

В ноябре – декабре в Израиле Ханука. Когда наступает вечер, зажигают светильники (ханукие) над входом в дом или на подоконнике. Каждый день добавляют новый огонек, пока их не станет восемь.

По обычаю в это время готовят пончики и картофельные оладьи. У детей каникулы.

Самый веселый праздник – Пурим - отмечают в конце февраля. Устраивают карнавалы, танцуют, веселятся. На праздничном столе сладости, вина, торты и самое главное блюдо Пурима – гоменташен (треугольные пирожки с маком и изюмом).

В марте – апреле Песах (Пасха). К празднику готовятся заранее: из дома выносятся все кушанья из квашенного теста. На стол подают мацу (пресные лепешки), которую едят семь дней.

Свадьбы и похороны

Свадьба в Израиле носит название кидушин, . Невеста посвящает себя жениху. Празднуют свадьбу обычно на свежем воздухе. Над головами жениха и невесты держат специальный навес – хулу. Он символизирует их общий дом. Гости и хозяева пируют семь дней.

Процедура похорон раньше была очень сложной. Из дома покойного выносили мебель. Соседи выливали всю воду. А родственники рвали на себе одежду. Теперь просто читают молитвы, над покойником и в синагоге, и делают надрез на лацкане. На кладбище евреи не несут цветы. По обычаю на могилу кладут камешек.

Большинство еврейских обычаев связано с религиозными праздниками. Переживший множество горестей и лишений народ умеет не только плакать и печалиться, но и радоваться.

С религией тесно связана вся история еврейского народа. Описанным в Священных книгах событиям посвящены праздники, оттуда берут свое начало и многие обычаи.

В Израиле принято праздновать в году целых 4 Новых года, причем ни один из них не приходится на 1-ое января. Согласно еврейским обычаям, праздниками являются также последний день недели и начало каждого месяца.

Праздничная суббота

В субботу никому нельзя работать, даже животным. Шаббат является временем отдыха и общения с друзьями и родственниками. В этот праздник нельзя даже включать свет, свечи зажигаются женщинами вечером в пятницу и ставятся на праздничный стол. Над вином и угощением перед трапезой читаются молитвы. Вино принято наливать всем присутствующим.

В пятницу по традиции готовится чолент — национальное кушанье из бобов или фасоли со специями и мясом. Блюдо до подачи на стол все время стоит в духовке, отчего приобретает особый вкус. В субботу едят также фаршированную рыбу.

Праздники и обычаи

Новый год

Новый год евреями начинает праздноваться в сентябре-октябре, этот период — время добрых намерений и раскаяния в прошлых дурных поступках. Во время новогодних праздников принято осмысливать прошедшие события и свои отношения с Богом и окружающими. В Новый год принято есть символические блюда. Чтобы наступающий год стал сладким и щедрым, на стол подают яблоки с медом. Рыбью голову едят, чтобы в поступках руководствоваться головой, а не чувствами, а гранат с многочисленными зернами символически означает множество ожидаемых добрых дел и заслуг.

Йом-Кипур

Самым святым днем в году является Йом-Кипур. Верующие евреи в течение 25-ти часов постятся, не надевают кожаную обувь и не моются. В это время принято усердно молиться в синагоге. Завершается «день искупления» протяжным звуком «шофара» — бараньего рога.

Ханука

В ноябре-декабре отмечается Ханука. При наступлении вечера на подоконнике или на входе в дом зажигается светильник (ханукие). Ежедневно добавляется новый огонек, пока их общее число не достигнет 8-ми. В Хануку по обычаю готовят картофельные оладьи и пончики. Детей отпускают на каникулы.

Пурим

Пурим — самый веселый праздник, который отмечается в конце февраля. В это время веселятся, танцуют и устраивают карнавалы. На праздничный стол ставят торты, вино и сладости, главным блюдом праздника является гоменташен — пирожки треугольной формы, с изюмом и маком.

Песах (Пасха)

В марте-апреле евреи празднуют Песах (Пасху), к которому готовятся заранее. Из дома выносятся кушанья, приготовленные из квашенного теста. На стол подается маца (пресные лепешки), которые едят в течение 7-ми дней.

Свадьбы и похороны

Свадьба в Израиле называется «кидушин», которое переводится как «посвящение». Это означает, что невеста во время торжества посвящает себя жениху. Праздновать свадьбу принято на свежем воздухе, над женихом и невестой держат хулу — специальный навес, символизирующий их общий дом. Пир продолжается 7 дней.

В старые времена похороны были очень сложной процедурой. Из дома покойного нужно было выносить всю мебель, родственники рвали одежду на себе, а соседи выливали имеющуюся у них воду. В настоящее время все значительно упрощено — над покойником в синагоге и дома просто читаются молитвы, а на лацкане делается надрез. Цветы носить на могилу не принято, согласно обычаю на нее кладут камешек.